Первое, что я увидела, когда раскрылся занавес, – то, что сцена загромождена некими авангардными декорациями – разноцветными перегородками, белыми, желтыми и синими, в которых автоматически открывались проходы и на которые всё отбрасывало чёткие тени, как на голые стены (есть идея – есть Икеа, блин. И это богатый Малый театр? Сразу возникает ощущение эдакого убожества). Среди них затесалась какая-то приземистая античная колонна, должная обозначать, видимо, как и колокольня из Современника, печь – она же домашний очаг, она же «дым Отечества». Актёры по этой сцене перемещались довольно-таки хаотично: они редко стояли или сидели на одном месте подолгу, а всё больше бегали туда-сюда, предпочитая разглагольствовать на ходу, а то и вовсе договаривали свои реплики, уже скрывшись из виду. Теперь о них, об образах персонажей, так сказать. Фамусов (Соломин) хрестоматиен до мозга костей: седина в голову, бес в ребро, плюс к этому непременная сварливость в сочетании с добродушием, а в общем и целом – совсем неяркая личность, прямо второстепенный герой, а ещё худрук играет. Скалозуб (Низовой) так же соответствует классическому прочтению: быдловатый солдафон, и только. Софья (Молочная) и Лиза (Иванова) так более всех невыразительны, они неубедительно читают свои тексты, смеются чересчур притворно и чересчур наигранно-пафосно жестикулируют, да и вообще похожи друг на друга как две капли воды – две подружки из ларца, одинаковы с лица, можно было бы перепутать, кабы не различная внешность и тем паче дурацкая короткая коса у Софьи на голове. Первая – не вызывающая никакой приязни кисейная барышня, обчитавшаяся пресловутых французских романов и обожающая, под впечатлением от оных, своего Молчалина (Вершинин), жеманного ломаку себе под стать, явно утомлённого её беспрестанными знаками внимания. Вторая не уступает своей госпоже в напускном аристократизме, она горда и неприступна при том, что и Фамусов, и Молчалин, и Чацкий (Подгородинский) пытаются её лапать. Чацкий, кстати, отдельная, как водится, статья. Современная причёска, южный акцент чуть в нос – здесь он ни дать ни взять бедный родственник-гастарбайтер, московских обычаев не знающий совершенно, к нему так с первого взгляда и не привыкнешь, как и к истеричному Чацкому из Современника. В этом спектакле Чацкий – шут гороховый, смешнее всех прочих, не вышедший, видимо, из детской непосредственности в худшем смысле этого слова. Он практически ни одну фразу не говорит без подспудного саркастического смешка и остаётся весьма доволен собой в целом и своим чувством юмора в частности, а окружающие, хоть и зачастую охотно заражаются его смехом, всё же устают от того, что словесные его излияния, невпопад начинаясь, и заканчиваются нескоро. В виде шутки он высказывает и свои «передовые идеи», никого и ничего при этом не боясь, но не потому, что смел, а потому, что дуракам закон не писан. Только наедине с собой да иногда – наедине с Софьей он бывает серьёзен, о чём-то размышляет и тем самым доказывает, что создан не только лишь для того, чтобы с ним «смех делить», но доказывает только зрителям, а не остальным героям спектакля, так и не начавшим воспринимать его всерьёз и испытывающим к нему либо любопытство, либо раздражение в зависимости от того, насколько далеко заходят его неуклюжесть и невежество.
Во втором отделении дело медленно, как бы со скрипом докатилось и до бала, и что же? Снова пресные, незапоминающиеся, преходящие лица, пустые разговоры… ну, слегка запомнилась Наталья Дмитриевна (Аманова) стальными нотками в капризном голосе, ну, малость удивил пожилой, блестящий лысинкой Загорецкий (Дубровский), да и всё. Чацкий так вообще поначалу словно бы и забыл о Софье, разгуливая под ручку с Натальей Дмитриевной, а когда наконец вспомнил, у него это получилось как-то больно жалко и нелепо. Вялым тоном человека, который не страдания душевные испытывает, а нуждается в здоровом крепком сне, он просит – не требует, нет! – карету. За весь спектакль я так и не дождалась от него ни одного громкого слова, ни одного резкого движения, что есть тряпичная кукла. Да и вообще все актёры, если уж быть до конца субъективной, играли как-то бесцветно, без души – да, они добросовестно выполняли свою работу, но некого было выделить, отметить, похвалить хотя бы за любовь к этой самой работе: монологи их были напрочь убиты некой безразлично-равнодушной сухостью, были похожи на выученный учеником стих, рассказываемый теперь перед учителем, проще говоря – на неприятную обязанность. Обобщая, сообщаю, что спектаклю сильно проиграл от того, что текст прозвучал целиком, вместе с репликами из ранних редакций пьесы, из него не было выброшено ни строчки, и в итоге он полностью забил собой все три часа спектакля. Из-за болтовни не осталось времени на действия – гости даже не потанцевали ни разу, а какой же бал без танцев? Вобщем, сюжет растягивался, провисал, наскучивал время от времени, ни одной изюминки в этом сухаре не было мною обнаружено. Я даже так и не поняла, что посмотрела: комедию или трагедию? Если первое, то зал смеялся только над шутками явными, предусмотренными текстом, а не интонацией или актёрской игрой, а я не смеялась, ибо хорошо уже знала этот текст; если второе, то мне никого не было жаль в конце, ибо было непохоже, чтобы Чацкий любил Софью, а когда Лиза утверждает, что любит Петрушу (Сергеев), выведенного в спектакле дряхлым стариком, еле передвигающим ноги, поверить ей чисто физически невозможно. Если даже в Современнике с его травокурной трактовкой спектакль сразу же приковал к себе внимание публики и так больше и не отпускал, то здесь я почти сразу поняла, что мои ожидания не будут оправданы. Почему я уже несколько раз упомянула Современник, а Покровку ещё ни разу? Да потому, что не хочу сравнивать Божий дар с яичницей. Вобщем, мне искренне жаль тех, кто потратил на билет не 600 рублей, как я на своём занюханном местечке, а тыщи полторы, а то и больше, чтобы сесть к сцене поближе. Мой вам совет: не гоняйтесь за распиаренным, если у вас нет такой же, как у меня, необходимости. То, что настоящее искусство всегда в андеграунде, относится и к театру в том числе.

Время МН, 2 ноября 2000 года

Ирина Корнеева

Сергей ЖЕНОВАЧ: "В "Горе от ума" нет глупых и умных. Все и глупые, и умные, и несчастные"

Премьера в Малом нарушила обет молчания режиссера

Новых спектаклей Сергея Женовача Москва не видела год. С тех пор как он ушел из Театра на Малой Бронной в никуда. Его вынужденная затяжная режиссерская пауза наконец-то завершилась премьерой "Горя от ума" в Малом театре.

Что мы увидели? Злые опасения, что все скатится к хрестоматийным чтениям, зная любовь Женовача к доскональному следованию текстам, не подтвердились. Миру явились мудрый несуетный Фамусов - Юрий Соломин, роскошный Скалозуб - Виктор Низовой, прелестная Софья - Ирина Леонова, красавица Хлестова - Элина Быстрицкая. О Чацком - Глебе Подгородинском - разговор отдельный.

Накануне премьеры состоялась наша беседа с Сергеем ЖЕНОВАЧЕМ о том, с каким настроением он входит в "дом Островского" с комедией Грибоедова.

- Сергей Васильевич, вы связываете свои дальнейшие планы с Малым театром?

Не хочется ничего загадывать после того, как у меня был свой театр - а он у меня был - и его не стало. Для меня это очень грустно, все-таки девять спектаклей и семь лет жизни - целая эпоха, которая остановилась.

- Когда вы идете вниз по Тверскому бульвару, подходя к Малой Бронной, переходите на другую сторону улицы?

Нет, я все-таки благодарен судьбе и людям, которые меня туда позвали. Мы сделали театр, и театр замечательный. На одни спектакли зрители ходили больше, на другие меньше, но это был живой театр. Сейчас грустно, конечно, но надо жить дальше.

Мечту о своем театре вы продолжаете лелеять в душе? Ходят слухи, что в будущем вы займете кресло главного режиссера Театра имени Пушкина.

Со мной никто об этом не говорил. Пушкинский театр - театр сложившийся, там есть своя труппа, есть директор, я думаю, они сами определят свою дальнейшую судьбу.

- Вы следите за тем, как складывается жизнь артистов, которые вслед за вами ушли из Театра на Малой Бронной?

Для меня это не просто артисты - близкие мне люди, с которыми я вместе учился, благодаря которым я стал называться режиссером. Мы дружим, и я счастлив, что нас объединяла не только работа, а еще и чисто человеческая потребность друг в друге.

- Но есть ли шанс, чтобы вас вновь объединила работа?

От меня это не зависит. Можно сделать один спектакль в одном месте, второй - в другом, но я по природе человек домашний, мне хочется иметь свой дом. Но посмотрите, что сейчас происходит в театре. Вся ситуация идет поперек желания творческих людей. Думать только про это - значит совсем стоять на месте. Поэтому надо радоваться тому, что предлагает жизнь. Вот было у меня путешествие в страну "Малый театр". Понимаете, в чем дело, режиссерская профессия такая - надо все время отдавать. А хорошо бы, чтобы было где еще и забирать, чтобы было потом что отдавать. Этим летом мне за многие-многие годы в первый раз удалось отдохнуть. Поехал в Щелыково, почитал, подумал - задумок по пьесам много, судьба предоставит такую возможность - ринусь с головой. Но мне интересно не столько ставить спектакли, сколько строить театр. Тем более, так у меня сложилось, что театр оказался для меня самым главным в жизни. Но чего мечтать...

- Я знаю, что инициатива поставить "Горе от ума" в Малом исходила не от вас.

Это было предложение театра. Для них это особая пьеса. Ну шутка ли - в этом веке это седьмая редакция. Многие артисты, занятые в спектакле, уже играли в прежних версиях "Горя от ума". Эта пьеса - часть их биографии, но не хотелось бы повторяться, потому что нельзя в прошлое возвращаться - Саше Чацкому это не удалось. Надо помнить прошлое, жить вместе с ним, но возвращаться туда не нужно. Просто не получится.

Настроение, с которым вы покидали Театр на Малой Бронной, было созвучно тем, с которым Чацкий "хлопал дверью" дома Фамусова?

Это все домыслы... У нас, слава Богу, сейчас время, когда можно выбирать. И если твоя работа не нравится и с тобой не хотят работать, ну чего ж там оставаться? Для меня приход в Театр на Малой Бронной не был приездом в семейство Фамусовых. Это совсем другая история. Правда, я всегда работал над пьесами, которые становились для меня частью жизни. Не только ты ставишь, выбираешь пьесу, но и пьеса выбирает тебя.

- Вы целиком приняли лаконичную сценографию спектакля?

Я участвовал в ее создании. С Александром Давидовичем Боровским и с Оксаной Ярмольник мы вместе все придумывали.

Во время бала на сцене висит кривое зеркало, в котором все гости Фамусова отображаются, как в комнате смеха. Так было задумано?

Я извиняюсь за цехи - это техническая недоработка. Такие ассоциации не должны возникать.

- При распределении ролей в Малом театре вы принимали активное участие?

Естественно. Конечно, я доверял руководству театра, но сам пересмотрел половину репертуара. У Иры Леоновой Софья - ее первая роль в театре. Обычно молодым не доверяют, а для меня было принципиально, чтобы в спектакле сошлись разные поколения. Нельзя ждать, что сразу народятся Чацкие, Софьи, Скалозубы, Молчалины и Лизы. Надо их выращивать. То же самое в отношении главных режиссеров. Лидеров, говорят, нет, а лидерами не рождаются, ими становятся. Надо играть, проваливать, побеждать ситуацию, надо работать, тогда все придет и все получится.

- Насколько вам удалось помочь Соломину с ролью Фамусова и насколько он помог вам?

Я очень благодарен Юрию Мефодьевичу - все-таки он мастер и руководитель театра - за то, что мы сочиняли вместе и он пошел за нашим общим замыслом. В работе трудно анализировать, кто за кем идет, но я всегда иду к сотворчеству с артистами. Мне так интереснее - я одно могу придумать, артист - другое, когда мы слышим друг друга, начинаем вместе искать. Этот путь сложный, им сейчас почти никто в театре старается не идти. Все придумывают концепцию, и артисту остается обслуживать эту концепцию, а дальше начинается борьба с артистами. Я принадлежу к другому типу режиссеров, наверное, вымирающему, которые любят работать с артистами. Хотя это очень трудно.

Ваше "Горе от ума" - наиболее полное и подробное "Горе", которое когда-либо мне приходилось видеть. У вас не было соблазна сократить пьесу?

Мы убрали только один монолог Репетилова в разъезде о том, как он женился. По сюжету хочется понять, что происходит с Чацким, а не "перегружаться" Репетиловым. А в остальном пьеса, как ни странно, расширялась - мы много вставили из ранних редакций. Ведь в театре главное - почувствовать пьесу, прикоснуться к той загадке, которую нам оставил Грибоедов. Я люблю слово - театр начинается со слова, а дальше надо разобраться, что заставляло персонажей произносить те или иные слова, и сочинять мир, в котором эти слова могут произнестись.

Философия злого, обидчивого, дерзкого мальчика Чацкого в вашей редакции претерпела некоторые изменения...

Всегда история сводилась к тому, что приезжает злой человек и начинает все крестить и всех разоблачать. На самом деле Саша Чацкий приехал не воевать с фамусовской Москвой. Он приехал в детство. Самое лучшее, что есть в жизни человека, - это детство, первое чувство, и не случайно часто в жизни человека все определяет первая любовь. Мы дали отрывок из первой редакции, где понятно, что именно Чацкий был причиной разрыва - обидевшись, уехал за границу и не появлялся в доме, служил и в статской службе, и в военной, и вдруг понял, что жизнь его пуста. Примчался к этой девчонке, к этой печке в доме, к этому дяде Паше, как мы на репетициях называли Фамусова. А в одну воду дважды не войти. И дальше возникает постижение происходящего и чувство одиночества - не только у Чацкого, но и у Фамусова, да у всех. В "Горе от ума" нет глупых или умных. Здесь все и умные, и глупые, и несчастные. В этом-то и феномен Грибоедова - он опередил время, его комедия - затакт русского психологического театра.

Наш Чацкий - Глеб Подгородинский - больше растерян перед жизнью в своих стараниях вернуться в юность. Но как там у Шпаликова - не возвращайтесь в родимые места, хотел бы сесть на валенок и в 1941 год в детство вернуться, но нельзя, потому что жизнь берет свое... Горе именно от ума, от того, что умом все просчитаешь, умом все сообразишь, а жизнь богаче выдумки и сложнее, многообразнее, чем можно предположить.

Ваш спектакль заканчивается на вздохе, будто после поклонов откроется занавес и начнется третье действие. Вы размышляли, что дальше ждет Чацкого вне Москвы и Софью в глуши, в Саратове?

Этот вопрос мучил всех литераторов... Есть несколько продолжений "Горя от ума", в которых Софья выходит замуж за Скалозуба, у них родятся дети, а Чацкий в очередной раз уезжает за границу. А вообще, если этот спектакль кого-то тронет, то сколько людей, столько и будет продолжений.

Мне кажется, дальше будет другая пьеса. И другая история. Кончилось бы все трагически - 30-е годы страшными были в России XIX века. Как говорил Тынянов, если Пушкин - винное брожение, то Грибоедов - уксусное. Дальше наступало безверие, дальше начинался лермонтовский "Маскарад". Замечательный критик Татьяна Проскурникова, зная мои пристрастия к вечерним спектаклям с продолжениями, предложила мне идею первой частью поставить "Горе от ума", а второй - "Маскарад". Прошло всего несколько лет, а как изменилась атмосфера бала! У Грибоедова - домашняя "тусовка", если можно такое слово применить, домашнее музицирование под фортепьяно во время великого поста; у Лермонтова - бал интриг, маскарад, где уже и смерть, и погибель.

Сейчас я живу двумя выпусками - "Горем от ума" и "Горячим сердцем" в учебном театре ГИТИСа в мастерской Петра Фоменко. А дальше... Раньше, когда я трудился на Бронной, я планировал все на год вперед, а то и на два, один спектакль не успевал начаться - уже готовился другой, третий... Сейчас живешь на коротком дыхании, как и многие люди, не только творческих профессий.

- Но вы не измените свой привычке следить за ходом каждого своего спектакля?

Когда я начинал в театре-студии "Человек" и ставил "Панночку", шла она потом сто раз - я видел 97-98. Один раз не пришел, у меня Сережа Тарамаев травму получил, бровь рассек... На Бронной я тоже поначалу старался следить за каждым дыханием спектакля. Но волнуешься, переживаешь, помочь уже ничем не можешь, только мучаешься. Как тренер в футболе - посмотришь на Олега Романцева, или на Газзаева, или на Семина, кажется, им легче было бы на поле играть, чем сидеть и смотреть, когда их команды проигрывают, - вроде бы и играют достойно, а голы в свои ворота получают. Так же и ты, вроде все делаешь честно, радостно, а команда проигрывает. Поэтому главное - работать с душой и верить в то, что ты делаешь.

Вечерний клуб, 3 ноября 2000 года

Глеб Ситковский

Неэталонная речь в императорском театре

"Горе от ума". Режиссер Сергей Женовач. Малый театр

Малый театр для нас - почти как город Севр близ Парижа, где хранятся всяческие эталоны. Только Россия, как ни высокопарно это звучит, держит в этом Доме не метры и килограммы, а эталон русской речи.

«Горе от ума» ставилось на сцене Малого семь раз - начиная с 1831 года, когда Чацкого играл Мочалов, а Фамусова - Щепкин. И каждая из этих постановок (так уж выходило) становилась эдаким камертоном для нашего великого и могучего.

Предыдущее «Горе» вышло в Малом четверть века назад. Чацкого играл Виталий Соломин, Фамусова-Михаил Царев. Последний, к слову сказать, в свою очередь играл Чацкого в постановке 1938 года: видно, грибоедовская пьеса в Малом театре - что-то вроде эстафетной палочки для поколений. После спектакля 1975 года вышло одно прелюбопытное исследование (увы, мне не вспомнить сейчас автора), где сравнивалась манера чтения стихов Царева и Соломина. Царев-Фамусов словно давал на сцене урок правильной сценической речи в соответствии со старыми традициями императорской сцены, а Соломин-Чацкий позволял себе обыденные, разговорные интонации. Тот спектакль обозначил в Малом смену актерских поколений.

В «Горе от ума»-2000 чуткий на ухо Сергей Женовач, исследовав музыкальный строй грибоедовского стиха, создает совершенно иной речевой эталон. Здесь нет привычной для Малого театра гладкости интонаций, стих не скользит, а движется рывками, переходя со скороговорки на задумчивое запинание. Кажется, что Женовач объявил беспощадную войну пресловутым грибоедовским «крылатым словам», которые бездумной бабочкой впархивают в одно ухо зрителю и вылетают в другое.

Чацкий - 28-летний Глеб Подгородинский появится на сцене в нелепом длиннющем шарфе и скажет, слегка запнувшись и понизив голос: "Чуть свет уж на ногах... и я у ваших ног". Зал радостно засмеется и тут же примет этого забавного и порывистого молодого человека, глотающего гласные ("пойду искать по свету, где скрбленному есть чувству уголок", - легко проговаривает он. Чацкий в интерпретации Подгородинского неуловимо напоминает князя Мышкина из знаменитой театральной трилогии Женовача по "Идиоту": он застенчив, угловат и, кажется, что опасается во время своих красноречивых тирад ненароком сбросить попавшую под руку вазу. Ваз, правда, как и других бытовых подробностей, на сцене Малого нет. Александр Боровский создал совершенно супрематические декорации из синих, желтых и белых квадратов, служащих обозначением дверей во множество комнат богатого дома.

У Грибоедова Чацкий, надо сказать, малоприятный персонаж - то ли резонер-зануда, то ли обличитель-революционер. Полюбить такого трудно. Но Сергей Женовач обладает особым, теплым, почти не встречающимся у режиссеров свойством: он любит своих персонажей и умеет передать эту любовь зрителю. Чацкий в его спектакле забавен, простодушен и обаятелен. У Глеба Подгородинского вышла превосходная работа - именно после таких просыпаются знаменитыми.

Юрий Соломин уже не одно десятилетие просыпается знаменитым, но ясно, что роль Фамусова станет одной из самых значительных в его артистической карьере. Как он суетится и бегает, как жизнелюбиво тискает служанок, как подпрыгивает, чтоб отворить отдушничек для взопревшего Скалозуба! Временами этот комический благородный отец своей суетливостью заставляет припомнить Луи де Фюнеса, переигравшего немало глупых папаш.

Сергей Женовач - не революционер и отличается тем, что умеет высказаться в рамках той или иной сложившейся театральной традиции. В Малом театре он добился почти всего, чего хотел, направив разговорный строй здешних актеров в нужное ему русло. Видно, правда, что спектакль еще не устоялся, и во втором действии, особенно в сцене бала, артисты императорской сцены то и дело сбиваются на привычные для них интонации. Интересно бы понаблюдать, как заживет эта постановка дальше: вернется ли через месячишко-другой могучая река старых традиций в свое прежнее русло или инженер-режиссер Женовач построил достаточно прочную плотину?

Сегодня, 1 ноября 2000 года

Майя Одина

Горе от любви

В Малом театре играют "Горе от ума"

СЕРГЕЙ Женовач всем режиссерским хитростям предпочитает неспешное чтение текстов. Его занимает чистое звучание слов. Он делает спектакли долго и скрупулезно, как реставратор, что монотонно, миллиметр за миллиметром, счищает с холста все наслоения и пыль эпох прошедших и текущих. Каждая пьеса, за которую взялся Женовач, должна чувствовать себя баховскими "страстями по Матфею" в руках господина Мендельсона. Будьте уверены, в ней не потеряется ни единой ноты, ни запятой, ни знака восклицания.

Этот тяжкий режиссерский труд не пропадает. Классические, до дыр затертые в школах и театрах произведения в руках Женовача приобретают первозданную простоту и свежесть. С Достоевского слетают подрисованные рукой скучающего шалопая очки, у Грибоедова исчезают чернильные усы и борода, Островский лишается рогов, а Чехов - папиросы. Со сцены снисходят значительно посвежевшие и заслуженно уваженные классики. Их лики не искажены и просветлены.

В "Горе от ума" весь текст подан на авансцену - реплики из глубины - редкость, да и глубины, в сущности, никакой нет - спектакль плоский, фронтальный, как живопись эпохи раннего Возрождения. Декорации - сплошная геометрия - белые и синие раздвигающиеся квадраты, проемы и цилиндр в виде домашней печи образца "времен очаковских и покоренья Крыма". Все хрестоматийное: "а судьи кто", "французик из Бордо", "мильон терзаний" и даже "карету мне, карету" - читается просто. Спокойно, без суеты и пафоса, будто и не существует вовсе этих вечных режиссерских мук и творческих поисков, как бы позанятней продекламировать всеми намертво заученные строчки.

Женовач предоставляет артистам их законное право выйти на авансцену, блеснуть всем великолепием старейшей актерской школы и произнести со вкусом, с толком, с расстановкой, как только умеют артисты Малого театра, что-нибудь вроде: "Что, что? Уж нет ли здесь пожара?"

"Чуть свет уж на ногах..." - произносит закутанный в шарф Чацкий (Глеб Подгородинский). Голос у него суховат, в нем нет ни стали резонера, ни петушиного задора юноши, обдумывающего житье, ни революционного накала страстей в битве отцов и детей, такого, чтоб прямо со двора Фамусова - и на Сенатскую площадь! Несмотря на то что юноша говорит стихами - речь его обыденна и искренна.

"Не надобно другого образца, когда в глазах пример отца", - отчитывает дочь Фамусов. Это обычный разгневанный папенька, а не очередная пародия на мракобеса и бездушного невежду. Юрий Соломин играет так, словно и не накопилось за 200 лет тысяч критических статей, клеймящих этого ретрограда. "Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом!" - это главная забота его обаятельнейшего и чудаковатого Фамусова. Он обхаживает Скалозуба с такой нежностью, будто это его последняя надежда на спасение от хлопотных отцовских обязанностей. А Скалозуб (Виктор Низовой) - дурак, конечно, набитый, но с таким неподдельным энтузиазмом мчится "взглянуть, как треснулся" тихоня Молчалин, что сразу ясно - ничто человеческое ему не чуждо.

В "Горе от ума" Сергей Женовач больше всего любит "мысль семейную". Бессмертная комедия Грибоедова для него - частная история. Одного абсолютно московского дома. Где барышни в том возрасте, что каждую минуту следует ждать любовной горячки, юноши не в меру говорливы, обидчивы и своенравны, папаши хлопотливы, а гости являются запросто и уже друг другу изрядно поднадоели.

Чацкий у Женовача нежно влюблен в Софью. Софья искренне любит Молчалина, а бедный влюбленный Александр Андреич для нее всего лишь досадная помеха. Это и есть его трагедия. Его горе от ума. И как только юный влюбленный это понимает, он и говорит тихо, безнадежно и разочарованно: "Карету мне, карету". Никогда еще Грибоедов не звучал так искренне, так нежно.

Время новостей, 2 ноября 2000 года

Марина Давыдова

В бой пошли одни старики

"Горе от ума" Сергея Женовача на сцене Малого театра

Премьера, сыгранная вчера в оплоте театрального традиционализма, из тех, на которые критики и театралы возлагают особые надежды. Если оценивать постановку в свете этих надежд, можно смело сказать, что она не удалась - не открыла Москве новые театральные имена, не поразила новизной концепции, не стала поворотной в творчестве режиссера. Если же отвлечься от ожиданий и рассмотреть спектакль как таковой, в нем можно обнаружить немало достоинств. Начать с того, что едва ли не впервые на старейшей сцене вместо "исторически достоверных" нарядов и набивших оскомину интерьеров появились изящные костюмы Ольги Ярмольник (особенно хорошо платье Софьи а ля модерн) и стильные супрематические декорации Александра Бархина (разноцветные передвижные щиты, на которые под углом 45 градусов падает свет из окон; посредине - камин с настоящим огнем). Революционным для Дома Островского кажется и отказ от бенефисной манеры игры. Когда вспоминаешь, как обставлялся выход каждой звезды в одноименном спектакле Олега Меньшикова (долгая пауза, громкая музыка и - вот она, родимая, появилась), трудно не отдать должное сдержанно-интеллигентной манере, которую демонстрируют корифеи Малого.

Поначалу вообще кажется, что Женовачу удалось найти то идеальное сочетание режиссерской воли и актерской вольницы, которое и могло бы оказаться спасительным для театра, весь ХХ век простоявшего в стороне от постановочных исканий и баталий. Начальные сцены чудесны. Режиссер решает их в духе традиционной европейской комедии: двое влюбленных, помогающая им служанка и мешающий воссоединению строгий отец. Очень хороши всякие мелкие подробности. И престарелый Петруша с горшком, выходящий на реплику "все в доме поднялось". И то, как Фамусов (Юрий Соломин), потерпевший только что неудачу со служанкой, негодует на Молчалина (Александр Вершинин) - молод он, мерзавец, вот и удача ему улыбается. И то, как, упомянув дым отечества, Чацкий (Глеб Подгородинский) с наслаждением вдыхает дым от камина.

Забавные детали встречаются и потом. Но чем дальше, тем меньше становится подробностей, и тем больше банальностей. И радостная надежда - ах, как хороша экспозиция, что-то будет в основной части - словно дым от камина рассеивается. Шарик сдувается, так и не взлетев.

Во втором акте спектакль и вовсе начинает казаться скучным, невнятным, а молодая поросль Малого, которой, по понятной причине, достались почти все главные роли, совершенно теряется на фоне "стариков". И Виктор Павлов (в его исполнении Загорецкий - почти Хлестаков), и Татьяна Панкова (княгиня Тугоуховская) дают этой поросли сто очков вперед. Не говоря уже о совершенно блестящем Юрии Соломине. Именно его Фамусов оказывается центральным персонажем спектакля. В нем мало вальяжности, но через край бьет энергия. Он готов панибратски шутить со слугой и по-отцовски журить Чацкого - ну что ты, зачем же в карбонарии. Он никому не хочет зла, а просто старается дочь уберечь. А что в расчетах ошибается - так это с кем не бывает. В общем, он не ретроград какой-то особенный, а просто заботливый папенька и старый ловелас (проходную фразу: "Она еще не родила, но по расчету, по-моему, должна родить" - Соломин произносит так, что у зрителей невольно возникает подозрение: уж не от него ли?)

Рядом с такими "стариками" молодые не то чтобы плохи - скажем, Репетилов (Дмитрий Зеничев) или похожий на генерала Лебедя Скалозуб (Виктор Низовой) сыграны вполне качественно, но, как говаривал Яичница о женихах, жидковаты. Понять, какая роль во всей этой истории (сценической, разумеется, а не литературной) отводится Молчалину, какая Софье (Ирина Леонова), какая Чацкому (в исполнении Подгородинского очень похожему на Чацкого-Меньшикова, только без обаяния и таланта последнего), практически невозможно. Ясно, что главный герой не героизирован, но и не развенчан. Что это человек искренний и пылкий. Что Софью он любит страстно и глубоко, так же, как сама Софья любит Молчалина. Но вряд ли такое объяснение может устроить тех, кто ждал, что "Горе от ума" будет не просто хорошим спектаклем, но Событием.

Событие, как мне кажется, в другом. В том, что расчет театральных аналитиков и прогнозистов оказался неверен. Они-то полагали, что основным камнем преткновения станут для Женовача именно звезды Малого. А те, напротив, стали подспорьем и продемонстрировали готовность и способность работать с постановщиком, который, не пускаясь в формалистские изыски, сможет уберечь их от театральной пошлости и придаст игре ансамблевость. И это само по себе дорогого стоит. Во всяком случае, свидетельствует о том, что брак между великим театром и талантливым Женовачем может быть заключен по любви, что их генетический код в чем-то самом общем совпадает и что артисты старого доброго Малого больше не будут пугать друг друга словом "режиссер".

Коммерсант, 2 ноября 2000 года

Роман Должанский

Живое о мертвом

"Горе от ума" в Малом театре

В Малом театре вчера сыграли премьеру, которой театральная Москва ждала давно. С одной стороны, на сцену национального театра вернулась одна из главных национальных пьес - это как если бы с Красной площади сначала забрали на реставрацию Храм Василия Блаженного, а потом наконец вернули его на место. С другой стороны, в Малом дебютировал режиссер Сергей Женовач - это как если бы реставрацию доверили не какому-то академику, а неформалу, до того радовавшему публику индивидуальными проектами.

Когда к недавнему юбилею Москвы объявили конкурс на лучшую пьесу о столице, кто-то хорошо пошутил, что она давно написана и называется "Горе от ума". Про "особый отпечаток" всех московских Грибоедова можно ставить сколь угодно подробно. Сергей Женовач, вообще-то славящийся любовью к "утепляющим" деталям, на этот раз сдерживал себя. Правда, непредусмотренные автором обаятельные частности иногда появляются, вроде ночного сосуда в руках у слуги или заснувшей во время монолога Чацкого у теплой печки старушки-графини. Они греют душу публике, но погоды все-таки не делают. Общий подход Женовача был таков, что он исключил и бытовой, и так называемый общественно-исторический контексты пьесы, оставив себя и театр с глазу на глаз с сюжетом. В первые минуты спектакля Москва является было в виде ампирных светотеней-силуэтов, но потом прямоугольные ширмы Александра Боровского (неслыханный прорыв Малого из векового царства бутафорских красот) так ширмами и остаются. Чтобы формализм сценографии не выглядел совсем уж глухим к традиции, в центре сцены водружена высокая, круглая печка, из топки которой Чацкий пытается вынюхать сладкий и приятный "дым Отечества".

Героям нового "Горя от ума" почти некуда присесть, поэтому они почти все время проводят на ногах, действуют и реально общаются друг с другом, что уже само по себе придает хрестоматийному, по большому счету, представлению известную живость. Вот и найдено ключевое слово - живость. Приглашение Женовача на постановку в Малый было признано в театральных кругах многообещающим. Выжитый два с лишним года назад из Театра на Малой Бронной, он за несколько сезонов работы там доказал, что не знает себе равных в способности заново и искренне переживать старые театральные привычки, жанры, стили игры. Там, где прочие вязнут в рутине, он находит неподдельную искренность. Так что прямой путь был ему в "Дом Островского", где сплошная рутина и никого, кто бы ее правильно полюбил - не как непреходящую ценность, а как благодатный материал для работы.

Так вот, в "Горе от ума" есть искомая живость. Доказать на бумаге ее присутствие нереально, но носом она чувствуется. Тем, кто захаживал время от времени в Малый театр и не обольщался на его сегодняшний счет, эта похвала не покажется дежурной.

Но это в целом. С частностями исполнения - сложнее. У Глеба Подгородинского (Чацкий) есть вроде бы и темперамент, и искренность. Да только кажется, что роль эту подправлял Молчалин: во всем чувствуются две его главные добродетели - "умеренность и аккуратность". Чацкий никакой не диссидент, но и не вертопрах. Охотно верю, что он переживает требуемый "мильон терзаний", да вот только ни единое из них через рампу не перекатывается. Вообще, "старики" Малого обыгрывают молодежь на счет раз. Ни лиц, ни голосов Софьи, Лизы и того же Молчалина наутро после спектакля уже не вспомнишь, они как будто перекочевали сюда из какого-то среднеарифметического "Горя", но зато Татьяну Панкову (княгиня), Татьяну Еремееву (графиня-бабушка), Виктора Павлова (Загорецкий), Юрия Каюрова (князь Тугоуховский) долго не забудешь. У каждого из них слов-то - раз, два и обчелся, но кажется, что "выпекали" свои рольки мастера по старым домашним рецептам.

Конечно, эпизодические типажи фамусовской Москвы особо выигрышны, но в новом "Горе от ума" самая большая актерская удача - главная роль, сам Фамусов. Худрук театра Юрий Соломин за последние лет десять ничего не делал так удачно, как сыграл теперь эту великую роль,- играл ли он в других пьесах, ставил ли сам, выступал ли с высоких трибун. Сенатора, служащего при архивах (Женовач использовал обозначение должности из черновика "Горя от ума"), Соломин играет подвижным, быстрым и неожиданно шаловливым. Надо видеть, как Фамусов суетливо подпрыгивает, желая лично отвернуть печную отдушинку, чтоб Скалозубу стало теплее. Но ролью, опять же, движет не какой-то новый смысл, не неожиданное целое, но дружно смыкающиеся частности. Одна из них: Соломин идеально обходится с текстом, состоящим, по существу, из поговорок. Актер находит умный баланс между свежестью и общеизвестностью текста. Кстати, звучит Грибоедов в Малом отменно. Скажете, еще один вымученный комплимент? Ничего подобного: вот в недавней антрепризе у Олега Меньшикова тоже вроде бы не самые последние актеры были собраны, а из десятого ряда казалось, что рты у них навеки забиты манной кашей.

Познавать в сравнении - правильный принцип, когда боишься спугнуть приметы верного дела. Кажется, Женовач в Малом - не самое неверное дело, а "Горе от ума" - лучший спектакль театра за последние несколько сезонов. Так что подведем все-таки положительный итог: радостное торжество "бессмертной комедии", отличная соломинская работа, чудесные старики, революционные ширмы, и главное - та самая живость общего тона. Заметно еще одно (это ни в плюс, ни в минус): добиться даже такого, не самого победоносного в его творческой биографии баланса режиссеру было здесь очень трудно. Вдохновить его можно разве что анекдотом про "ну а кому сейчас легко?"

Независимая газета, 3 ноября 2000 года

Павел Руднев

Возвращение

"Горе от ума" в Малом театре

В МАЛЫЙ театр не часто приглашают чужих, "инородных" режиссеров, возможно, храня главенствующее положение актера, утвердившееся здесь с давних пор. Актерам здесь предпочитают не мешать. Поэтому решение о том, что Сергей Женовач возвращается в режиссуру именно в Малый (после конфликта с дирекцией Театра на Малой Бронной, который заставил режиссера замолчать на два с половиной года), расценили как мудрое.

Новый спектакль должен был показать, куда бы "двинулся" театр Женовача, который он строил на Бронной, если бы не разрушилось это сооружение. Заметно, что "Горе от ума" развивает эстетику трилогии о князе Мышкине, предпоследней работы Женовача. Та же нарочитая аскетичность на сцене, то же стремление всеми силами удержать авторский материал, нежели обнаружить отношение к нему, та же незаметная неагрессивная режиссура.

Но чувство тотальной слитности театра и режиссера обманчиво - в репертуаре Малого "Горе от ума" все равно будет выглядеть "кусочком авангарда". Хотя бы потому, что такой бедности на сцене театр еще не видел: никаких изящных интерьеров, никакого быта; на переднем плане - высокая печь как символ дома и кушетка, на заднем фоне - три-четыре стульчика из того же гарнитура. Остальное пространство заполнено широкими однотонными плоскостями, то сдвигающимися к кулисам, то формирующими геометрию условных дверей и стен. Абстрактная сценография, даже сценический дизайн неожиданно равняет решение художника Александра Боровского со стилем классических европейских постановок. Для Доннеллана, Лассаля и вот теперь для Женовача классика - это прежде всего чистота. Ничего лишнего. Ничего сверх меры. Актер на голой - почти голой - сцене.

Первый акт весь принадлежит Юрию Соломину в роли Фамусова. Не папаша, не заплывший жиром тупица, не московский дворянин - в твердой поступи этого Фамусова, в быстроте движений заметна выправка отставного офицера "суворовской" закваски. Подтянутому, стройному вдовцу Фамусову нравится быть хозяином в собственном доме. В его холеной руке с перстнем белый кружевной платок - и он вертит им, как офицерской перчаткой, раздавая приказания, поощряя, милуя и наказывая. Ни в коей мере не солдафон и не вояка, он скорее "отец солдатам", привыкший к тому, что его легко слушаются и даже любят.

Утренняя суматоха его раздражает, как раздражает иногда и дочь Софья (Ирина Леонова). Он пытается заменить ей мать (и в этом желании, наверное, - необходимая трогательная "человечинка" в исполнении Соломина), но не умеет, не знает как. И сердится, что не получается... Монолог о "Кузнецком мосте и вечных французах" Фамусов произносит, ненавидя весь этот мир кокетства, жеманства; для него это - бабские финтифлюшки. Он расписывает свою жизнь вместе с Петрушкой в его календаре точно так же, как школьники разлиновывают тетради, - утомительно, скучно, но надо. То же Фамусов испытывает к дочери - ею нужно постоянно заниматься; "материнство" для него очень утомительно. К Чацкому он относится, как к сгустку пыли, - хоть и противно дотрагиваться, но надо нагнуться и убрать, забить под кровать. И поэтому финальная расправа над обоими для Фамусова сущая радость; он по-отечески расправляется с обслугой - стучит кулаком по голове, ставит на колени, стегает платочком. Устало кричит Софье: "В глушь! В Са-ра-тов!" - и указательным пальцем тычет куда-то вниз, все глубже и глубже в землю.

Фамусов не замечает сложности жизни, он готов упрекнуть дочь в любовном приключении на манер французского романа, хотя в душе Софьи разыгрывается чуть не античная трагедия. Ссылка в Саратов для нее - сущая отрада, монастырь, где легче будет пережить роковую ошибку. Она сама хочет наказать себя за слепоту и недогадливость.

Трагическое напряжение в отношениях между основными героями пьесы столь велико и захватывающе, что сцена бала нужна здесь только как эмоциональная передышка, комическая интермедия. Павлов в роли Загорецкого, Панкова и Каюров - Тугоуховские, Еремеева - графиня Хрюмина - дивертисмент остроумных диалогов, тирад, пассажей. Гранд-дама на балу Хлестова - Элина Быстрицкая - выплывает из-за кулис победительницей-королевой с мягкими, шелковыми перьями, вплетенными в прическу. Ее поведение, повороты корпуса, движения рук, смена выражений лица - отточенный стиль "несения себя", присущий и персонажу, и актрисе. Так чиста ее речь, так эталонно звучат слова, переливы гласных и согласных, так звонок и энергичен пьянящий ритм фраз, что после ее монолога иные голоса звучат как на жеваной магнитофонной пленке.

Чацкого сыграл Глеб Подгородинский. Актер стал известен после того, как пять лет назад сыграл в Антрепризе Валерия Саркисова роль Алеши Карамазова, очень подходившую к темпераменту этого тихого, мягкого, доверчивого актера. Природа не изменила Подгородинскому и в этой роли. Его Чацкий тих, почти невзрачен - одетый во все черное, он выглядит темным пятном, тенью на однотонном фоне сценических рам. Его не слушают, избегают, у него нет никаких шансов на успех. Благодаря этой неэффектности, незвонкости Чацкий Подгородинского кажется, вопреки всем теориям, умным: он говорит дело.

Чацкий - не из этого мира. Все в нем выдает этакого "репатрианта", давно не видевшего России, ходящего бледной тенью по солнечной праздничной Москве, и выдает его, пожалуй, словоблудие - три-четыре слова в обмен на одно - так много и так впустую говорят люди, долго не произносившие родные слова... Он в России - иностранец, немножко "идиот", князь Мышкин, представлявший себе Россию как мечту. Он - больше, чем соотечественники, - болеет за судьбу Родины. Самым сильным монологом в исполнении Подгородинского неожиданно зазвучит "Французик из Бордо, надсаживая грудь..." Садясь на стул и глядя прямо в зал, он с глубоким, почти суицидальным отчаянием произносит: "Москва и Петербург - во всей России то, / Что человек из города Бордо, / Лишь рот открыл, имеет счастье / Во всех княжен вселять участье..."

Государственник Чацкий (схожий здесь с государственником Грибоедовым), думающий и знающий о внешней и внутренней политике России больше, нежели о законах поведения в обществе, не узнает в Москве Москву, как в Софье не видит былой любви. Он видит рыхлую, вялую, ничтожную землицу, где все - чужое, не наше. Здесь Сергей Женовач продолжает тему своего "Русского света", последней части трилогии об "Идиоте", - и там и здесь в финале говорится об особом пути России, о патриотизме, о русском свете, которого не находят в России Чацкий и Грибоедов, но уже после них находит Достоевский.

Известия, 4 ноября 2000 года

Алексей Филиппов

Фамусов-2000

Новая премьера Малого театра

"Горе от ума", свою первую премьеру в Малом театре, Сергей Женовач репетировал целый год. В результате произошло то, что и должно было произойти: еще не родившийся спектакль оброс слухами, сплетнями, домыслами. Говорили, что Женовач разругался с актерами, что его манера работы не совпала со стилем Малого, говорили, что "караул" (актерская элита, традиционно играющая в этом театре огромную роль) устал и готов об этом сказать с прямотой матроса Железняка... Спектакль вышел, и стало ясно, что все это было вздором: сюжет Малого театра счастливо совпал с личным сюжетом Сергея Женовача.

Малый театр давно стал синонимом традиции, устойчивости, бережно сохраняющейся школы - и неподвижности. Он медленно, но верно превращается в театральный музей, где дивной красоты зал и историческое здание значат не меньше того, что происходит на сцене. Что здесь к чему прилагается, определить бывает непросто: поддержание традиции дело благородное, но самоцелью это быть не может - неподвижность разрушает театр. Но Малый развалят и грубо проведенные реформы: это особый, самодостаточный, работающий для своего зрителя мир - тот, кто пожелает сделать здесь что-то новое, должен стать для театра своим.

Сергей Женовач наделен неспешным и тонким даром - он умеет докопаться до сути пьесы и передать ее несколькими легкими штрихами; он может раскрыть закопавшегося в собственных штампах актерах. Условие одно - он должен чувствовать себя комфортно. Быть своим среди чужих Женовач не умеет. Ему пришлось уйти из главных режиссеров театра на Малой Бронной, а в Малом не приживаются собственные главные, и игры амбиций здесь, что ни говори, вторичны: чужака отторгает насчитывающая не одну сотню лет традиция. Такова преамбула - а история встречи режиссера и театра оказалась счастливой.

Малый любит бытовые декорации, но здесь их сменили ширмы, придуманные Александром Боровским: белые, желтые, голубые, они сменяются и создают ощущение большого, многокомнатного барского дома. В центре сцены стоит дивной красоты круглая печка с медным фигурным фризом: из раскрытых дверец пышет жар, и озябший Чацкий пристроится у колосника на корточках - "дым отечества" обернется самым настоящим печным дымком. И это не случайно: достаточно абстрактное сценическое пространство обжито так, как этого не было со времен раннего Художественного театра, когда на сцене пел сверчок, а за сценой квакала лягушка.

Лакей будет выносить фарфоровый ночной горшок, швейцар дремать в прихожей, престарелый Петрушка - записывать фамусовское расписание в огромную потертую кожаную книгу с пожелтевшими страницами. Здесь все настоящее, все выстроено обстоятельно и прочно, и артисты Малого чувствуют себя в этой среде как рыбы в воде. Женовач создает спектакль по их правилам - вот только правила эти тоньше и изощренней, чем тут было принято. Но Малый театр богат артистами, и Юрий Соломин заиграл так, как этого не было уже давно: соломинский Фамусов резв, шаловлив и плотояден, и в его наивном бесстыдстве есть бездна очарования. Это великий жизнелюб, в нем много энергии, много желания не отстать от людей, во все, что он делает, этот Фамусов вкладывает душу. Он поучает Чацкого, мелким бесом вьется вокруг Скалозуба, шустро подпрыгивает, пытаясь открыть отдушничек и согреть гостя: человек живет азартно, со вкусом, и это внушает искреннюю симпатию.

Женовач по праву считается режиссером, тонко чувствующим авторский стиль, - здесь ему удалось уловить стиль и дух Малого театра. Актеры старшего поколения, занятые в его "Горе от ума", представительствуют от имени уж и вовсе великих "стариков", долгой и славной традиции этой сцены, когда слова роняли как жемчужины и маленькая сценка была отделана так, что зал взрывался аплодисментами. И пусть нынче пошиб не тот, но соломинский Фамусов - настоящий московский барин, и так его не сыграют ни в одном другом театре: такая речь, такая повадка и вальяжность больше не сохранились нигде. Но дело даже не в этом: стилизовав свой спектакль под атмосферу прежнего, легендарного Малого театра, Женовач вызвал его из небытия: артистов сегодняшнего Малого он подал так, как можно было бы подать Садовского и Федотову. Старуха Хлестова Быстрицкой прекрасна, как перезрелая Афродита, угрожающе женственна и победоносно стервозна: взгляд из-под длинных ресниц, легкий поворот головы, легкая, брошенная вскользь колкость - здесь есть и традиционная для Малого броскость сценического рисунка, и второй план, а удовольствие, с которым работает актриса, чувствуется и в зале.

Можно хвалить "стариков": Татьяну Панкову, Виктора Павлова, Юрия Каюрова, можно говорить о том, что молодежь в спектакле выглядит бледнее: Чацкий Глеба Подгородинского мил и обаятелен, но по своей человеческой сути слабоват - особенно рядом с Фамусовым. Сказать можно многое, но все это будет неокончательно: до премьеры "Горе от ума" шло на публике всего один раз, и актеры отчаянно волновались. Постановка будет расти, и те, кто в ней занят, найдут себя еще через три-четыре представления... Но главное видно уже сейчас.

Театр встретился с режиссером, который чувствует его специфику и умеет подчеркнуть ее прелесть: Женовач здесь ничего не преодолевал и ни с кем не боролся, он вдохнул новую жизнь в то, что недоброжелатели Малого назвали бы рутиной. А режиссер, за плечами которого неудача на Малой Бронной, доказал, что он может поставить вполне кассовый спектакль, работая на чужом поле, с живущей не по его правилам труппой. Сюжет Малого театра совпал с личным сюжетом Сергея Женовача - и дай бог, чтобы это повторилось.

Вечерняя Москва, 3 ноября 2000 года

Ольга Фукс

Патриархи еще о-го-го

Этот спектакль ожидали еще весной - к Дню театра. Но Сергей Женовач не торопился: «Горе от ума» стал его первой за два года постановкой в Москве после болезненного ухода с Малой Бронной.

Даже дневной показ «для пап и мам» вызвал ажиотаж - активные театральные бабушки «стреляли» лишние билетики, а «не попав», брали театр штурмом. На прогон пожаловали и звезды - Геннадий Хазанов и Владимир Зельдин.

Для театральных дегустаторов это «Горе от ума» - как чистая и прохладная родниковая вода. Не пьянит, как вино, не будоражит, как кофе, не мутит, как какая-нибудь концептуальная горилка, но утоляет жажду и возвращает вкус к психологическим подробностям и искрометному грибоедовскому тексту, который не забалтывается и не провисает ни разу, хотя его хрестоматийная зацитированность может дать для этого повод, А еще - это возможность тряхнуть стариной патриархам Малого театра Элине Быстрицкой, Татьяне Панковой, Татьяне Еремеевой (ни одна пьеса не подарит им такую возможность и ни в одном театре не найдется столько великолепных долгожителей).

И смелое (по меркам Малого - даже авангардное) оформление Александра Боровского - раздвижные, точно евроотремонтированные, интерьеры каких-то сине-желто-белых расцветок: двигаясь, они образуют то продырявленные просторы комнат, по которым этаким сквозняком гуляют чужие тайны и секреты, то сдвинутые душные стены, которые отторгают, выталкивают людей на узкую полоску авансцены -прочь.

И лучшая за сколько-то лет роль Юрия Соломина (Фамусов). Спектакль начинается с "привета" от Фамусова - поеисполненный серьезности старый камердинер выносит из спальни хозяина ночной горшок. Сергей Женовач вообще большой специалист по «очеловечиванию» литературных героев - они у него все без исключения если и не добрые люди, как у Иешуа Га Ноцри, то по крайней мере милые. У него даже Рогожин в знаменитом трехчастном «Идиоте» был несчастным, слабовольным малым. Соломин с явным удовольствием расстается с приклеившимся к нему амплуа царя, пребывающего в сомнениях и тягостных раздумьях о судьбах Родины. И играет этакого престарелого живчика, от которого молодой служанке Лизе (Инна Иванова) очень трудно отбиться. Такая старость, которая еще ого-го как может. Он зол на идиота-Молчалина не за то, что тот оказался в комнате дочки, а за то, что тот даже соврать талантливо не может (и такая-то бездарь лезет к его Соне!). Он по-настоящему тяжело завидует Чацкому - молодому, смелому - за то, что тот приходит ему на смену, вытесняет его на, так сказать, обочину жизни. И совершенно по-отцовски мучительно ревнует его к дочери (иные отцы, ревнуя, дадут фору любому мужу).

Чацкий - 28-летний Глеб Подгородинский, до этого очень интересно сыгравший в спектакле «Трудовой хлеб» Островского. Его Чацкий - по сути мальчишка, который еще не научился держать удар и защищаться. Все его колкости И обличительные речи - не от революционного настроя (как долбили в школе), не от едкости саркастичного ума, не от мизантропии, а от боли, которая причиняет любимая своим безразличием. Искренний чистый мальчик, который от обиды только часто-часто хлопает ресницами и не смеет даже коснуться своей Софьи. Который еще не постиг азов в науке счастья, но науку утраченных иллюзий изучил сполна и отходить после этого удара будет очень долго.

Мальчишкой у Женовача оказывается даже Скалозуб (Виктор Низовой) - чуть ли не вприпрыжку убегает посмотреть, как «треснулся», падая с лошади, Молчалин, и очень смешно пародирует Лебедя. А что до хорошенькой Софьи (Ирина Леонова), то в ней, перефразируя Ницше, сработало «женское, слишком женское». Купалась в поклонении одного, интуитивно боялась колкостей другого (который, между прочим, ее на три года бросил). Но когда увидела этого другого (Чацкого то есть) на балу под руку с другой, не стерпела обиды и запустила сплетню про сумасшествие. И сплетня понеслась, как пара в галопе.

Ведомости, 9 ноября 2000 года

Лариса Юсипова

Непрощенный

Когда пробираешься к Малому мимо кордонов, стерегущих лишний билет, мимо перекупщиков, продающих эти "лишние" по 500 и выше рублей, мимо спешащих к подъезду министров, когда входишь в театр и видишь торжествующих контролеров и гардеробщиц - "у нас сегодня событие", - приятно дать волю злорадным воспоминаниям. О том, как пару лет назад дирекция Театра на Малой Бронной изгнала Сергея Женовача "за неумение собирать кассу". Что происходит с тех пор с кассой Бронной - бог весть: упоминания о новых спектаклях театра исчезли со страниц прессы. А вот о Женоваче, даже в период его молчания, продолжали писать, ждали премьеры "Горя", гадали: уцелеет ли он, такой деликатный, в "режимной" структуре старейшего академического. Как показали события последней недели - уцелел вполне. Более драматичной оказалась другая встреча: Грибоедова с домом Островского в его нынешней "планировке".

Грибоедов, собственно, и поставлен Женовачем как Островский - чередой бытовых сценок, иногда обставленных множеством милейших подробностей. Уже на пятой минуте понимаешь: то, что пьеса написана в стихах, игнорируется, - и, похоже, это грозит неприятностями. Во втором акте, правда, об этом минут на пятнадцать забудешь - в отданной "старикам" сцене бала, представленного Женовачем скорее как светский раут. По изяществу, по сочетанию почти несовместного - романтической мелодики речи с острой внешней характерностью, по забавности, наконец, - эта сцена должна войти в "избранное" русского театра конца 90-х. Стоило ли ради нее одной ставить спектакль? Возможно; но как все-таки жаль, что Софья почти неотличима от Лизы, Молчалин - от Репетилова, а Скалозуб запоминается лишь тем, что очень похож на губернатора Лебедя.

Пушкин советовал Рылееву гражданствовать в прозе; молодые актеры Малого не то чтобы очень "гражданствуют" (этого в спектакле, по счастию, нет) - просто абсолютно не слышат стиха. Исключение - Чацкий - Подгородинский, старательно и не совсем безуспешно копирующий Чацкого - Меньшикова. "Давайте скажем Женовачу, чтобы он срочно загримировал его под кого-нибудь другого! " - обратился в антракте к коллегам один из критиков. Действительно, явление в одном спектакле тени чужого героя выглядело несколько странно - но оказалось спасительным.

Одаренный актер Подгородинский, воспроизводящий (вплоть до финальных монологов - весьма удачно) пусть и чужой рисунок, зато с внятно слышащейся мелодией грибоедовского стиха, подобно локомотиву, тащит за собой скучных и прозаичных ровесников. С поправкой на психофизику актера этот Чацкий предстает человеком умным, чутким, не лишенным внутреннего обаяния, но внешне неловким и абсолютно неспособным к обучению светским манерам. Будь "фамусовское общество" снисходительнее и добрее, оно бы отсутствие светскости, может, простило. Но, по Женовачу, - это блистательное, но совсем не доброе общество. И оно по-своему право: если долго и щедро прощать отсутствие формы, можно прийти к не самому удачному результату.

"ВЕК" № 46, 17-24 Ноябрь, 2000 г., полоса № 11

Вера Максимова

Тайны семейства Фамусовых

Новое «Горе от ума» в Малом театре

Само сочетание - талантливого режиссера нового поколения Сергея Женовача и старейшего академического Малого театра, их первый контакт, да еще на материале великой пьесы, для щепкинской сцены необходимой и вечной, заинтриговывали, волновали, задолго до премьеры рождали слухи, подгоняли ожидания.

Все представлялось рискованным или экстравагантным. И то, что художник Александр Боровский - авангардист или постмодернист, сын знаменитого - любимовского, «таганковского» - Давида Боровского - вводит в ампирный ало-бело-золотой портал бывшей императорской сцены синие, желтые и белые раздвижные щиты, аскетизм плоскостей, на которых должен быть особенно виден актер. И то, что костюмы поручены «модной» в московской тусовке художнице Оксане Ярмольник (последней любви Владимира Высоцкого и жене Леонида Ярмольника, актера-бизнесмена-шоумена). И то, что главные молодые роли отданы совсем молодым актерам, даже дебютантам. Премьера состоялась, подтвердила плодотворность, полезность неожиданного творческого контакта - режиссера современной формации и коллектива, где помнят и чтут свое прошлое, свой тип спектакля, свою систему актерской игры, яркой, отчетливой и театральной.

Спектакль получился живым, а не «книжным», не «раритетно-мемориальным» - спектаклем людей, единица измерения которого - человек, а за каждым из героев своя правда, свой интерес, своя боль, то есть своя судьба.

Но очевидно и то, что большой и сложный спектакль пока еще весь в становлении и колебании, разрывы и «швы» в нем заметны и не преодолены. Неудивительно, что новый режиссер нашел контакт с молодыми исполнителями (ему послушными, им увлеченными). Удивительно, что его поняли и приняли Мастера и Корифеи старейшей национальной сцены; что в больших и малых ролях он ни в чем не утеснил, не ограничил их самобытности, яркости, природного актерского «своеволия». Живописная, гиперболически-громогласная княгиня Тугоуховская в исполнении Т. Панковой; князь Тугоуховский - Ю. Каюров, «любезник» и «шармер» екатерининского века; графиня-бабушка - Т. Еремеева, которая и на тот свет уйдет, веселясь и пританцовывая в мазурке; стройная, красивая, не старая, в бархате и кружевах Хлестова - Э. Быстрицкая - живое воплощение сплетни, опасного и прежде, и теперь московского злоязычия, - это все удачи спектакля, сопутствующие, группирующиеся вокруг удачи главной.

Юрий Соломин играет Фамусова так неожиданно и по-новому, на таком уровне мастерства, таланта, одушевления, что его работа займет достойное место в сценической истории славной роли. Не старец и не мастодонт, мужчина во цвете лет, он полон сил и желаний. (Как молодой, домогается служанки Лизы; подпрыгивает легко, чтобы закрыть отдушину старинной печки - белой, с античной вазой наверху).

Намерением режиссера (о чем Женовач сказал в недавнем интервью) было поставить семейную, а не социальную, не гражданскую драму. За плечами подвижного, по-мужски красивого Фамусова-Соломина семья, дом, его мир. Он потому душевно весел и не спешит гневаться на Чацкого, что ощущает себя крепко в этом своем мире. В нем чувствуется и живет не только психология, но стиль, эстетика, пластика века. Соломин-Фамусов пребывает в спектакле (на котором, увы, зрители смеются редко, словно «Горе от ума» и не величайшая из русских комедий) как сгусток комедийной энергии, как выдающийся характерный актер. Тем подлинней и драматичней его катастрофа в финале. Фамусов страдает истинно, до отчаяния, мечет громы и молнии и ужасается за Софью, любящий, рачительный отец - за единственную дочь, свою главную заботу.

Нескольких молодых актеров вывел на первый план, представил во всем блеске их молодости и одаренности спектакль Женовача. Очень красивую, темпераментную и свободную, с голосом виолончельного тембра дебютантку И. Леонову (Софью); В. Низового - Скалозуба, «фальстафова» фактура, монументальность, темперамент, громогласие которого пришлись точь-в-точь к роли; чуть более опытную А. Охлупину, которая играет графиню-внучку не жестко и зло, а трогательно и с состраданием к одиночеству, некрасивости, уходящей молодости героини. И, конечно, следует назвать Глеба Подгородинского - Чацкого, о котором уже начались споры критиков. Наверное, работе актера не хватает масштаба и цельности, то есть совершенства. Но когда и кому неуловимый и загадочный Чацкий (влюбленный, бунтарь, говорун и умница) удавался идеально? У Подгородинского он молод и подвижен, искренен и полон душевной, телесной грации; и подлинно любит, страстно ревнует Софью. Есть все основания верить в будущее актера и в становление, вырастание роли. Вот только монологов жалко. Их нет у Чацкого. Почти нет и в спектакле. Великолепный словесный поток дробится на отдельные фразы, прерывается паузами, угасает в вялых ритмах. Вольный грибоедовский ямб превращается в прозу.

В спектакле много чего нет. Не сыграны, да, кажется, и не решены режиссером, такие первостепенно важные персонажи, как Лиза (И. Иванова), Молчалин (А. Вершинин). Гениальный у Грибоедова монолог Репетилова (Д. Зеничев) не вызывает в зале ни малейшей реакции, лишь вежливое молчание. Спектакль кажется «мало населенным», хотя все эпизодические роли в программке обозначены. Нет сцены бала (хотя бы как фона, как «подтекста» в третьем, праздничном акте). Не поставлено зримое «действо» сплетни о мнимом безумии Чацкого. (Поговорили, поговорили и - разошлись). Есть вялый, будничный приезд гостей и такой же - разъезд гостей. На большой сцене Малого театра с печальной очевидностью обнаружилось, что Женовач в многофигурных (массовых) композициях не силен.

Известно, что режиссер не любит категорических и агрессивных концепций на сцене (тем более социальных, к которым все его поколение относится скептически). Известно, что лучшие его работы говорят о великой сложности жизни, многопричинности, но и случайности ее явлений. Разумеется, постановщик волен выбирать - гражданский или любовно-семейный ракурс своего спектакля. Но в новом «Горе от ума» уж совсем неясно, отчего это, едва приехавший с самыми серьезными (любовными) намерениями, Чацкий немедленно начинает ссориться с Фамусовым, с добродушным сангвиником Скалозубом, с другими. Выходит, что беспричинно, по капризу, по прихоти дурного характера… Несерьезно!

Восполнятся ли пропуски и неудачи спектакля в ближайшем будущем, когда уляжется премьерное волнение? Покажет время. Новое «Горе от ума» нужно смотреть. Будем смотреть и думать.

Культура, 16-22 ноября 2000 года

Наталия Каминская

...На всех московских есть особый отпечаток

В том, что режиссер Сергей Женовач поставил в Малом театре грибоедовскую пьесу "Горе от ума", уже есть свой современный сюжет. Чисто театральный. Один из самых известных режиссеров среднего поколения был допущен до сцены, на которой, по традиции, господствуют актеры и не очень доверяют постановщикам, в особенности молодым. На этот раз доверились. Сам Женовач при этом впервые (после "Фоменок" и Театра на Малой Бронной) сыграл не в командную игру. Не со "своими" актерами. В одиночку. И, наконец, пьеса, этапная для "Дома Островского", перепробовавшая здесь самых разных Чацких и Фамусовых, явно ждала нового этапа.

Подросло новое поколение актеров, которых в Малом неизменно пестуют для классических ролей.

И они их получили: Г.Подгородинский - Чацкого, И.Леонова - Софью, И.Иванова - Лизу, В.Низовой - Скалозуба, А.Вершинин - Молчалина.

О них расскажем в свою очередь. Начать же не терпится с того выдающегося факта, что Фамусова сыграл Юрий Соломин. Сыграл так, что, кажется, поставил новую точку отсчета в своей и без того отмеченной успехами актерской биографии. Мощная энергия этого Фамусова, его ничем не прошибаемая цельность, абсолютная его адекватность сложившемуся ценностному миру и даже, пожалуй, центровое в нем положение - все это делает соломинского героя главным в спектакле. Прощай, любимое тыняновское определение грибоедовской темы, где теперь эти "женская сила и мужской упадок"! Какой там упадок, когда все схвачено бешеным темпераментом хозяина жизни? Когда не ретроград, не замшелый старикан, не суетливый хлопотун, но какой-то фантастический "перпетуум-мобиле", энергичный мужчина преклонных лет, пребывающий в отличной физической форме, в полном удовольствии от собственного здравого смысла, правит здесь бал. Обаяние его способа жизни заразительно. Непререкаемость взглядов и непотопляемость моральных принципов тем убедительнее, чем живее и непосредственнее само его существование. Живость, темперамент, полнокровие - в этих параметрах хрестоматийные тексты звучат у Соломина так, будто они вчера написаны. И вместе с тем давно знакомы. Это трудно поддающееся анализу двуединство создает неожиданный эффект - торжество фамусовской морали даже как-то не раздражает. Гениальные грибоедовские прозрения оборачиваются в сегодняшнем спектакле очевидной победой "хозяйской" концепции жизни. "Мужской властью" определенного, цинично-прагматического толка. Куда уж современнее! Забавно, однако, что именно в стенах Малого театра созрела эта прямая перекличка, причем без всякой режиссерско-актерской революции. При этом, очевидно, московский облик театра (хотя и находящегося в федеральном подчинении) наложил свой отпечаток на очень московскую пьесу.

Отдав дань восхищения Фамусову в исполнении Ю.Соломина, перейду, однако, к неприятной материи. Тем более щекотливой, что, как ни крути, но в пьесе - важнейшей. К ее главному герою. К Чацкому Александру Андреевичу.

А он-то кто? Он-то про что? Зачем произносит все эти монологи и реплики, общественный темперамент которых как только ни объяснялся, ни трансформировался, ни мимикрировал на русской сцене второй половины ХХ века, но так и не исчез. Потому что есть как данность, и отмахнуться от этого факта невозможно. Казалось бы, трудно представить себе время, более не подходящее для юноши с искренним (подчеркиваю, искренним) общественным темпераментом, чем конец нынешнего столетия в постперестроечной России.

Впору спросить вообще, "а был ли мальчик-то?" Больной во все театральные времена для Чацкого вопрос: герой - не герой? умница или дурак? - сегодня, наконец, благополучно снят с повестки дня. Выведи его нынче хоть панком, чтобы оправдать гневные филиппики хотя бы юным духом противоречия и отрицания, и то будет уже неактуально. Теперь и эти не дерзят. Ибо другие, вернее, одна-единственная другая ценность вытеснила в обществе все остальные. Ключевая в пьесе сцена Молчалин - Чацкий пролетает, как сон пустой. Совет съездить "к Татьяне Юрьевне" вполне практичен и даже толков в устах Молчалина - А.Вершинина. Не умного, не обаятельного, но и не противного (артист играет его отменно), просто - секретаря при важном человеке, и этим все сказано.

На очередной выпад Чацкого Фамусов - Соломин шутливо, почти добродушно восклицает: "Ах, боже мой, он карбонарий!" С таким же успехом мог бы сказать: "Он - динозавр". Смешное, ископаемое свойство бунтовать словами для Фамусова столь же неопасно, сколь, вероятно, неопасны в нынешнем обществе любые словоизвержения. Что от них проку? Между бессвязной логореей Репетилова - Д.Зеничева и складными речами Чацкого едва ли не знак равенства можно поставить. Речи не трогают. Они словно рождаются из пустоты и в пустоту уходят (разве что монолог "Французик из Бордо" звучит в полный голос). Однако жалко героя. Жалко театральной жалостью замечательного грибоедовского юношу, умницу, талант, блестящего человека эпохи... не нашей с вами эпохи, это уж точно.

Придется протанцевать от печки. От той, если хотите, что соорудил в спектакле художник А.Боровский, - настоящей, круглой и высокой, покрытой узорами и глазурью, с теплым огоньком, мерцающим в щели заслонки.

В лучших спектаклях Москвы и Питера, в эпоху за эпохой, лучшие наши артисты искали и находили мотивы поведения Чацкого. И Юрский в БДТ, и Виталий Соломин в том же Малом театре, и Миронов в Сатире играли любовь к Софье. Каждый из них апеллировал в известной степени именно к ней, которую не только любил, но почитал за личность. Но Юрский обращал высокую общественную ноту и в зал, за стенами театра шумели

60-е годы, в зале сидели его сверстники, начиненные своими, в достаточной степени схожими идеалами. В.Соломин и, в особенности, Миронов к залу не апеллировали. В 70-е рты замкнулись, и Чацкий переживал трагедию позднего знания. Как справедливо заметил критик А.Смелянский, Чацкий Театра сатиры успел пережить восстание декабристов. И все же направить весь общественный пыл монологов исключительно на завоевание Софьи никому не удавалось. Социальный запал пьесы до поры не исчезал. Он благополучно исчез в недавнем блестящем шлягере О.Меньшикова. Замечательный артист играл Чацкого замечательно и... совершенно бессмысленно. Г.Подгородинский в режиссуре С.Женовача пошел дальше. Не столь пока блестящий, хотя и очень талантливый Подгородинский изумительно молчит. Он играет абсолютное одиночество, тревожную влюбленность, очевидный ум. Но как только дело доходит до проклятых монологов, так - беда. Не звучат. Ничем не мотивируются. Проваливаются, как уже было сказано, в пустоту.

Спектакль Женовача пронизан живостью и искренностью. Изобилует дивными частностями, на которые он - известный мастер. Излюбленная им тема слуг, которые зеркально отражают господское житье, отлично воплотилась в Лизе - И.Ивановой. Эта живейшая особа своими точными реакциями не раз даст нам понять, кто чего на самом деле стоит в фамусовском доме. От корифеев Малого в сцене бала глаз не оторвать. Ю.Каюров - Тугоуховский со своим "эх...м, ух...м" переигрывает "словесных" персонажей. Т.Еремеева - графиня Хрюмина, Т.Панкова - княгиня Тугоуховская - чудо как хороши, остроумны, озорно театральны. В.Павлов - Загорецкий - редкий пример абсолютного комедийного серьеза. Да и более молодые точны, непосредственны, В.Низовой - Скалозуб, например - с ходу узнаваемое "созвездие маневров и мазурки".

Об Э.Быстрицкой - Хлестовой - особо. Она существует как бы в невидимом дуэте с Фамусовым, еще один столп московского общества, обворожительный, живой и соблазнительный в своем умении наслаждаться жизнью. Как легко и ненатужно поливает всех грязью, как очаровательно кокетничает по поводу своего возраста!

Милые частности складываются-таки у Женовача в целое. Вместе с А.Боровским он выстраивает знакомый и вполне жизнеутверждающий мир. В этом мире можно жить припеваючи. С ним все давно свыклись. Правда, однотонные щиты, разгораживающие пространство на входы, переходы и выходы, могут внезапно сомкнуться в глухую, непроницаемую стену. Но это - для Чацкого.

Для малопонятного молодого человека, отчего-то разящего окружающих острыми словами. Отчего-то заявляющего про "мильон терзаний". С чего терзания-то? С того, что его вяло и совсем неагрессивно объявили сумасшедшим? С того, что Софья любит другого? Софья, между прочим, у И.Леоновой очень хороша. И смуглым точеным личиком, и грацией движений, и живостью эмоций. Так и торчат из ее диалогов с Чацким предательские грибоедовские "уши". Сквозит что-то в словах о том, что не так все просто с ее "нелюбовью" к Александру Андреевичу, о том, что слишком яркая личность бывшего возлюбленного и притягивает, и отталкивает ее одновременно.

Ни Г.Подгородинский, ни И.Леонова, однако, этого не играют.

Жалко их обоих. Жалко великую пьесу, которой, в отличие от "Гамлета", все никак не удается абстрагироваться от своего вполне конкретного и мощного общественного заряда. От предопределенности своего классицистического три-

единства: любовь к женщине, любовь к родине, любовь к свободе. Отними два последних компонента, и даже в хорошем спектакле, таком, как нынешняя премьера Малого, фантомной болью отзовется отсеченное. Чацкий Подгородинского - человек с застенчивой улыбкой, с глубоко загнанным внутрь собственным "я". Спектакль Женовача - тонкое, умное, очень театральное сочинение. Сочинение художника, пережившего и хмель студийного идеализма, и отрезвление закоснелого стационара (кому не памятно его пребывание в Театре на Малой Бронной?).

Встреча его с актерами Малого театра принесла обоим несомненный успех.

А что до пафоса и идеалов, то не нами замечено: как дышим, так и пишем.

Кто же ныне Чацкий? Кажется, герой, переживший эпоху дефолта.

Стоимость билетов:
Балкон 1000-2400 рублей
Бельэтаж 2400-3100 рублей
Амфитеатр 2800-4000 рублей
Бенуар 3600-4000 рублей
Партер 4000-6500 рублей

Режиссер-постановщик - лауреат Государственной премии России, заслуженный деятель искусств России С.В. Женовач
Художник - заслуженный художник России, лауреат Государственных премий России А.Д.Боровский
Художник по костюмам - О.П.Ярмольник
Музыкальное оформление - народный артист России Г.Я.Гоберник
Режиссёр - заслуженная артистка России З.Е.Андреева
Суфлёр - заслуженный работник культуры России Л.И.Меркулова
В спектакле использована музыка А.С.Грибоедова, М.И.Глинки, А.С.Даргомыжского, С.В.Рахманинова

Действующие лица и исполнители:
Павел Афанасьевич Фамусов, сенатор, служащий при архивах - Лауреат Государственных премий России, Народный артист СССР Юрий Соломин
Софья Павловна, его дочь - Полина Долинская, Екатерина Васильева
Лиза, горничная Софьи Павловны - Заслуженная артистка России Инна Иванова, Ольга Жевакина
Алексей Степанович Молчалин,секретарь Фамусова, живущий у него в доме - Заслуженный артист России Александр Вершинин, Александр Дривень
Александр Андреевич Чацкий, молодой человек, воспитывавшийся в доме Фамусова - Лауреат Государственной премии России, Заслуженный артист России Глеб Подгородинский
Полковник Скалозуб Сергей Сергеевич - Заслуженный артист России Виктор Низовой
Хлёстова Анфиса Ниловна,тётка Софьи Павловны - Лауреат Государственной премии России, Народная артистка России Людмила Полякова
Князь Тугоуховский - Лауреат Государственных премий СССР и России, Народный артист России Юрий Каюров, Лауреат Государственной премии России, Заслуженный артист России Юрий Ильин
Княгиня Тугоуховская, его жена - Заслуженная артистка России Ольга Чуваева, Наталья Боронина
Их дочери, княжны - Анна Жарова, Наталья Боронина, Заслуженная артистка России Татьяна Короткова, Заслуженная артистка России Ирина Тельпугова, Дарья Подгорная, Наталья Верещенко, Екатерина Порубель, Алёна Колесникова, Ольга Плешкова, Аполлинария Муравьёва
Графиня Хрюмина, бабушка - Заслуженная артистка России Зинаида Андреева
Графиня-внучка - Народная артистка России Алена Охлупина
Платон Михайлович Горич, сослуживец Чацкого - Заслуженный артист России Дмитрий Кознов, Заслуженный артист России Олег Мартьянов, Игорь Григорьев
Наталья Дмитриевна, его жена - Народная артистка России Светлана Аманова,Лауреат Премии Правительства России, Народная артистка России Ольга Пашкова
Антон Антонович Загорецкий - Народный артист России Владимир Дубровский
Г-н N - Заслуженный артист России Сергей Тезов, Заслуженный артист России Сергей Вещев, Дмитрий Марин
Г-н D - Заслуженный артист России Василий Дахненко, Лауреат премии Правительства России, Дмитрий Солодовник
Репетилов, московский житель - Дмитрий Зеничев
Петрушка, слуга в доме Фамусова - Заслуженный артист России Пётр Складчиков
Слуги в доме Фамусова - Пётр Жихарев, Михаил Фоменко, Игорь Григорьев, Алексей Анохин, Александр Наумов, Евгений Сорокин

Поставленный в Малом театре спектакль «Горе от ума» приобрел новые краски, свежесть и простоту благодаря режиссерской интерпретации. Декорации спектакля минималистичны - минимум мебели и желтые, белые и синие квадраты, изображающие двери. Персонажам практически некуда присесть, поэтому они на протяжении почти всего сценического времени находятся в движении, постоянно общаются между собой. Хрестоматийное произведение , затертое до дыр школьными учебниками и театрами, получает на сцене Малого театра второе рождение. Ключевое определение постановки - живость и жизнь.

Узнав, что для постановки « » в Малый театр был приглашен известный режиссер Сергей Женовач, в театральных кругах сразу окрестили спектакль подающим большие надежды. И надежды эти оправдались. Женовач непревзойденный специалист в области работы над классическими произведениями. Ему удается не погрязнуть в рутине, отыскать искренность в каждом сюжете, заново переиграть жанр и стиль. Поэтому «Горе от ума» в Малом театре можно назвать и традиционным, и новаторским спектаклем одновременно.

На первый план в постановке выходит не столько социальная тематика, сколько лирическое звучание любовной линии. А в центре спектакля уже не Чацкий, а скорее импозантный Фамусов, которого гениально воплощает Соломин. Фамусов здесь - отец и глава семейства, рачительный хозяин. Роль Фамусова в театральной карьере Юрия Соломина, безусловно, одна из лучших. Его персонаж постоянно бегает и суетится, его жесты и мимика бесподобно комичны. Можно сказать, что Фамусов в этой постановке «Горя от ума» напоминает персонажей, которых воплощал Луи де Фюнес - эдаких глуповатых папаш. Чацкий же у Грибоедова - герой малопривлекательный. Не слишком понятно, кем он является - то ли революционером и обличителем, то ли занудным резонером. Однако Сергей Женовач умеет любить всех своих персонажей и передавать зрителям эту любовь, он с теплотой и нежностью относится к каждому герою пьесы. В результате получается, что Чацкий в спектакле Малого театра «Горе от ума» - персонаж обаятельный, простодушный и забавный. Зрители проникаются к нему симпатией.

«Горе от ума» 2019 - это классическая и одновременно новаторская трактовка бессмертного произведения Александра Сергеевича Грибоедова. Автором постановки является заслуженный деятель культуры, руководитель СТИ, ученик прославленного мастера Петра Фоменко Сергей Женовач. В театральных кругах этот режиссер известен, благодаря таким великолепным работам над классическими произведениями как «Мастер и Маргарита» Булгакова, «Игроки» Гоголя, «Три сестры» Чехова, «Король Лир» и «Ромео и Джульетта» Шекспира и многие другие. Постановки «Мнимый больной» и «Правда - хорошо, а счастье лучше» вы можете лицезреть на сцене Малого.

В спектакле Женовача задействованы лучшие артисты Малого, среди которых народный артист России Юрий Соломин, заслуженная артистка Инна Иванова, Александр Вершинин, Глеб Подгородинский, Виктор Низовой, Людмила Полякова, Юрий Каюров, Ольга Чуваева, Ирина Тельпугова, Татьяна Короткова и многие другие.

«Горе от ума» - классика с новаторским подходом

На сцене Малого театра грибоедовское произведение интерпретировали неоднократно, однако только Сергею Женовачу удалось удивительным образом соединить классику с современными веяниями и вызвать восторженные эмоции у столичной публики. Работа талантливого режиссера подарила творению гения вторую жизнь, она, подобно морскому бризу, освежила репертуар Малого и стала глотком чистого воздуха даже для самого взыскательного зрителя.

Действие разворачивается в начале 19-го века, поэтому все герои облачены в изящные костюмы, соответствующие всем модным веяниям прошлой эпохи. Однако здесь нет ничего лишнего. Вы не найдете помпезного убранства и вычурных декораций, постановщики работали в духе минимализма, чтобы внимание зрителей не распылялось на второстепенной мишуре, а сосредоточилось на драматургическом и музыкальном обрамлении спектакля.

Как купить билеты на «Горе от ума»

Для приобретения билета на «Горе от ума» обращайтесь по указанному телефону или оформите заказ за считаные минуты в онлайн-режиме прямо на этой странице. У нас работают компетентные операторы, которые помогут определиться с выбором сектора в зрительном зале и подберут лучшие места в соответствии с вашими пожеланиями и материальными возможностями. Мы предоставляем контрамарки по приемлемым ценам на самые востребованные спектакли и концерты. У нас нет ограничений по количеству билетов в одни руки.

Преимущества нашего сайта:

• Бесплатная и практически мгновенная курьерская доставка по любому адресу (в пределах кольцевых дорог Москвы и Питера).
• Скидки для тех, кто ходит в театры большой компанией (от 10 человек). Для наших постоянных клиентов также действуют специальные предложения.
• Бесплатная информационная служба поддержки. Мы работаем без выходных и праздников, с 9 утра до 9 вечера.
• Широкий ценовой диапазон и гарантия безопасности сделки.
• Возможность удобной оплаты онлайн одним из предложенных вариантов.
• Многолетний опыт работы, множество положительных отзывов от довольных клиентов.

«Горе от ума» в Малом театре - это красноречивые монологи, блестящая актерская игра, лирика и искрометный юмор. Такое прочтение грибоедовского произведения вас точно не оставит равнодушными!

(Основная сцена)

Комедия в 4-х действиях, в стихах (3ч) 12+

А.С. Грибоедов
Режиссер-постановщик: Сергей Женовач
Фамусов: Юрий Соломин
Чацкий: Глеб Подгородинский
Софья: Полина Долинская, Екатерина Васильева
Лиза: Инна Иванова, Ольга Жевакина
Хлестова: Людмила Полякова
князь Тугоуховский: Юрий Каюров, Юрий Ильин
княгиня Тугоуховская: Ольга Чуваева, Наталья Боронина
Наталья Дмитриевна: Светлана Аманова, Ольга Пашкова
графиня-бабушка: Зинаида Андреева
Молчалин: Александр Вершинин, Александр Дривень
Скалозуб: Виктор Низовой
Репетилов: Дмитрий Зеничев
и другие Даты: 26.01 вс 18:00

Рецензия "Афиши":
Видео:

Забудьте про школьный учебник литературы и пафосное «а судьи кто?» Обличения фамусовского общества не будет. Ни самодуров-крепостников, ни замшелых коррупционеров. Все люди, все человеки, каждый по-своему несчастен. Социальную остроту сменила «мысль семейная». Поэтому Фамусов – Юрий Соломин не столько сановный вельможа, сколько хлопотливый папаша при дочери на выданье, вдовец, в одиночку тянущий дом; моложав, полон сил – ну как тут не ущипнуть хорошенькую служанку? Приискивает Софье жениха повыгодней – а вы бы не искали? Скалозуб (Виктор Низовой) не солдафон, Молчалин (Александр Вершинин) не лизоблюд. Нормальные молодые люди, вступают в жизнь, каждый устраивается как умеет. И уж совсем не похож на обличителя Чацкий – Глеб Подгородинский. Застенчив, угловат, почти мальчишка, он впервые узнал, как обманывают ожидания. Думал, вернется, а в доме все будет как было в детстве, и Софья (Ирина Леонова) – все та же девочка, все так же ему верна. Увы, девочки подрастают и, случается, находят себе другого. Грозные монологи Чацкого – от обиды и одиночества. Словом, нет правых и виноватых, есть отцы и дети. И теплый хлебосольный московский дом с его обычными радостями и печалями.

Режиссер-постановщик С. Женовач. Художник А. Боровский. Художник по костюмам О. Ярмольник. Режиссер З. Андреева.

Елена Алешина

В спектакле участвуют: