Лидия раевская (мама стифлера). первый рассказ, от которого слезы катятся по щекам

Прорвало меня сегодня чота на тему сына и выпускного. У кого есть дети - те поймут. Это ж такое, ну.
В общем, пришла я к сыну на выпускной. Всё как положено: лимузин, покатушки по Москве, ресторан, нарядные мамы, заплаканная учительница - всё, по идее, должно было быть трогательно и мило.
Но не у нас, конечно же. Вместе с сыном нас не посадили. Знали, что мы с ним будем шушукаться и ржать. Меня вообще посадили в какую-то самую ресторанную жопу, возле туалета. В принципе, я на большее с первого класса и не рассчитывала. Я знала, что так и будет. А ещё кто-то из организаторов праздника нанял адскую женщину-лошадь в синих рейтузах, которая - я чем угодно поклянусь, сорок лет до этого дня работала тамадой на сельских свадьбах. Фильм "Горько" все видели? Тётку-тамаду помните?
Вон оно там и было. Как живое. И в синих рейтузах.

Я до последнего надеялась, что, возможно, как-то обойдётся без конкурсов с обматыванием детей туалетной бумагой и прочими забавами в стиле "всё, как мы любим". Но нет. Конечно, это был не тот случай. там где я - я там всегда забавы с туалетными бумагами и переодеванием в трансвеститов. Поскольку я сидела в жопе ресторана - я прослушала начало первого конкурса и саму его идею, но прекрасно слышала вопли тамады "А теперь мы будем нагибать хлеб!"
Я думала, мне послышалось. Нащупала глазами сына. Сын в ответ полез в телефон, и через полминуты мне упала первая смска. ну, собственно, два часа мы с ним делились впечатлениями от его выпускного - через расстояние в десять метров. На третьем часу мы ушли, некрасиво соврав учительнице, что у нас через час самолёт в Бангладеш.
нам, конечно, не поверили, но явно обрадовались тому, что я там больше не буду отсвечивать.

© Лидия Раевская

Поделились

Я уже настолько немолода, что ещё помню знакомства по объявлениям в газете. И более того: я по этим объявлениям знакомилась. Правда, мне тогда было 15 лет, и объявление я написала сама. В газету «Московский комсомолец», в подростковую рубрику «Школа знакомств». Не помню уж дословно, но какой-то стишок с бриллиантовыми рифмами типа «я клёвая девчонка, ну где же ты, мальчонка?» и призывом найтись и написать мне. Ну, а я, мол, не разочарую. Потому что хороша со всех сторон и готовлю макарон.

На макароны, походу, все и повелись. Потому что через 2 недели мне позвонили из редакции МК, и сказали, чтоб я за своими письмами уже приезжала. Два мешка мне тут наприсылали. Бери паспорт, и дуй за свежей прессой.

Паспорта у меня тогда ещё не было, но была мама с паспортом. Пришлось ей сознаться в содеянном и показать свой стишок про мальчонку и макарон. Мама на меня наругалась, сказала что она-то в свои 15 лет ещё в куклы играла и в пионерском лагере в мешках прыгала, а я тут с ума сошла, а потом взяла паспорт, и поехала со мной в редакцию.

В кои-то веки МК ничего не наврал: писем реально было два мешка. Никогда больше в своей жизни я не держала в руках такое количество вожделеющих меня мальчонок. Поэтому, словно предчувствуя это, я заплакала.

Мама взяла мои мешки, и понесла их на вытянутых руках, как анализ на скрытые хламидии. С мамой и мешками мальчонок мы вышли во двор редакции, и сели на лавочку. Мама достала и надела очки, откинулась назад в трагической позе, приложила ко лбу руку и сказала: Читай вслух! Сейчас, Лида, страшное время. Педофилы кругом и разврат в целом. В видеосалонах сиськи показывают во весь экран всего за рубль. Гнилой Запад развращает молодёжь. Мы в ваши годы в мешках прыгали и наперегонки варёное яичко в столовой ложке носили! И были счастливы!
Я ответила, что я тоже впадаю в эйфорию от варёного яичка, но мне для полного счастья не хватает ещё мальчонки. Тебе, мать, уже 37 лет. Столько вообще не живут. Ты, небось, и Ленина помнишь кудрявым мальчиком, и живых питекантропов видела.

А сейчас на дворе 94-й год и секшен революшн.

И развязала первый мешок. И достала наугад конверт.

Читай! - простонала мама, изображая томность и мигрень.

Здравствуй, Лида! - торжественно прочитала я.

Начало хорошее. Вежливый мальчик. Воспитанный. Уже хорошо. Читай дальше.

- …Меня зовут Армен Мхитарян, мне 26 лет…

ПЕДОФИЛ!!! - Закричала мама, вырвала у меня из рук письмо, заплакала, и высморкалась в конверт. - И дагестанец притом!

Да армянин же, ну!

Да ваще вот разницы и не вижу! Хоть бы и гагауз! ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ ЛЕТ!!! там его адрес обратный есть? В милицию бы надо сходить.

Тихо! - Прикрикнула я на мать, и забрала у неё конверт с соплями. - Читаю дальше!

Иногда там попадались письма от мальчонок моей мечты - я это чувствовала сердцем и видела прям по почерку. Они приглашали меня сходить вечером в видеосалон, и посмотреть там фильм за рубль. Мама кричала: «СИСЬКИ!!! Сиськи там за рубль покажут, и разврат без трусов!!! А потом он тебя провожать пойдёт, и ему тоже сисек-то захочется!

Я тоже кричала, что мне тоже хочется сисек, даже больше чем всем этим мальчонкам и одному китайцу! Потому что у меня их нет! В помине даже! Ни в профиль, ни наощупь, ни под микроскопом! ИХ НЕТ!!! дайте хоть за рубль на них посмотреть!

Кричала мама, кричала я, кричали матом из окон сотрудники Московского комсомольца. А тем временем заканчивался второй мешок писем. Осталось два конверта. Один был от некоего Михаила, которому 17 лет, он любит квантовую физику, играет на балалайке, и приглашает меня сходить в Политехнический музей, посмотреть на паровую машину.

Михаил маме понравился настолько, что она перестала изображать мигрень, инсульт и кому, и сказала, что в нашей семье обручальное кольцо передаётся от матери к дочери. И вот пришло, наконец, твоё время, дочушка.
Дочушка заорала, что замуж за Михаила пусть выходит Армен Мхитарян, и они вместе смотрят на паровую машину и играют на балалайках, а я щас просто поеду домой и там буду плакать неделю! И да - последнее письмо я открывать и читать тебе не буду! Я дома его почитаю. И если есть на свете Боженька - в этом письме окажется моя судьба.

Боженька на свете есть. В этом конверте был Дима. Дима, которого я полюбила уже просто за почерк и семь цифр телефона. Он писал о том, что из всех объявлений в газете он впечатлился только моим. Эти волшебные рифмы! Этот хорей! Этот ямб! Этот амфибрахий! Пойдём в видеосалон, Лидок, на сиськи позырим?

…С Димой мы договорились встретиться на следующий день. У него и голос был божественный. Я не сомневалась в том, что он и выглядит как принц Атрейо из фильма «Бесконечная история».

На встречу с судьбой надо было нарядиться. Нарядиться как на Каннский фестиваль. Как на вручение Нобелевской премии. Как я не знаю куда!!!

Наряжаться было решительно не во что. перерыв весь свой шкаф, я в этом убедилась окончательно, и пошла рыться в мамином. там нашлось всё необходимое для встречи с судьбой. Мамин бирюзовый свитер, который мне был как платье, еле прикрывающее попу, чёрные колготки в сеточку, и лифчик. Лифчик третьего размера. Который надо было чем-то набить. Я не могла пойти на встречу с судьбой без сись. Тем более, что он собрался смотреть за рубль на чужие. Мне были нужны мои собственные. Которых нет. Но щас я их выращу.

Мамины туфли на шпильке и макияж в сиреневых тонах до самых ушей завершил мой образ нобелевского лауреата, и я пошла к метро встречать свою судьбу.
Боженька на свете есть, истинно вам говорю. Диму я узнала в толпе ещё метров за сто. Потому что он выглядел как принц Атрейо. У меня затряслись ноги и папины носки.

Дима подошёл ко мне и сказал:

Я узнал бы тебя из тысячи. Потому что ты самая красивая. Пойдём в видеосалон смотреть кино про сиськи, но сначала давай выпьем пивка.

С Димой я готова была выпить даже яд кураре и одеколон «Юность Максима», а уж пивка-то хоть пять литров.

И мы пошли пить пивко в тёмный полуподвал пивбара.

Дима поставил передо мной поллитровую кружку, я изящно, как пьяный прапор, сдула с неё пену (я в кино про алкоголиков такое видела), и отхлебнула сразу половину.

Божественный принц Дима заботливо огрел меня по спине, заботясь о том, чтоб я не привязала коней, отчего у меня расстегнулась пластмассовая застёжка маминого лифчика, и на пол, планируя как дельтапланы, мягко вывалились четыре папиных носка и мамина некрасивая марля. Света в полутёмном баре было достаточно для того, чтобы Дима заметил и то и другое, а я - увидела в его глазах ужас и огорчение.

Лида! - заорал мамин голос у меня над ухом. - Лида, ты сдурела??? Ты пьёшь??? ты пьёшь пиво? ты в моём свитере? Ты зачем взяла папины носки??? Аааааааа, а марля моя тебе зачем??? И кто этот мальчик с перекошенным лицом? Лида, ты знаешь о том, что в твои года я прыгала в мешке с варёным яичком, и была счастлива без пива???

Я рыдала и икала пивом. мама плакала, хватаясь поочерёдно за голову и сердце, и причитала о том, что у неё дочь алкоголичка, а Дима убежал, не заплатив.

Это был самый страшный день в моей жизни.

Мама вела меня домой под руку, убрав к себе в сумочку папины носки, а марлей вытирала мне сопли, и говорила:

Запомни, Лида: если мужик бросил тебя только потому, что у тебя нету сисек - это не мужик, а козёл и гадина. И на таких размениваться не стоит. мужик должен любить тебя за характер и красивые глаза. Ну и за попу ещё - она у тебя тоже красивая. За попу любить можно. Поняла?

Тогда я ничего понимать не хотела. Я хотела умереть от горя, и больше ничего. А ещё я всё-таки надеялась, что скоро у меня вырастут сиськи, и меня тоже будут за них любить.

С тех пор прошло уже 20 лет, но сиськи у меня так и не выросли. А вот замуж я выходила три раза. Безо всяких сисек. И мужья мне говорили, что полюбили они меня за характер, красивые глаза, ну и за попу ещё. Она тоже красивая, за попу можно любить.

Не в сиськах счастье, клянусь. Не в них.

В глазах, конечно же. Исключительно в глазах.

Шоколадная конфета
Лидия Раевская
Я недолго побыла единственным ребёнком в семье. Всего-то четыре года. Я даже понять этого не успела. Однажды у мамы вдруг появился живот. Он рос и шевелился. Был большой и круглый. Мама предлагала мне его потрогать, а я боялась. Мама ещё сердилась почему-то…
А потом наступила осень. Бабушка нарядила меня в бордовый костюмчик со слонёнком на нагрудном кармашке, и повезла куда-то на автобусе. Потом мы с ней долго куда-то шли-шли-шли, пока не дошли до большого дома. Я подумала, что мы к кому-то в гости едем. Бабушка часто брала меня с собой в гости… Но в дом мы так и не зашли. Бабушка встала под окнами, неуверенно посмотрела на окна, и крикнула:
- Таня!
Я тоже хотела крикнуть, но почему-то застеснялась. Может быть, потому что на мне был мальчишечий костюм? Он мне не нравился. Из-за моей короткой стрижки и этого костюма меня постоянно принимали за мальчика. А я очень хотела, чтобы у меня были длинные косы. До пола. Как у Снегурочки. Но меня почему-то всегда коротко стригли, и не спрашивали чего я хочу. А я хотела ещё юбочку из марли, с пришитыми к ней блестящими бусинками, как у Насти Архиповой из нашей группы, и белые ботиночки от коньков… Я всю зиму просила папу снять с коньков лезвия, и отдать мне ботиночки. Лезвия их только портят ведь.
Белые ботиночки, с большим квадратным каблуком…
Я была бы самая красивая. А в этом дурацком костюме мне было неуютно и стыдно.
Бабушка ещё раз позвала Таню, и вдруг схватила меня за плечи, и начала подталкивать вперёд, приговаривая:
- Ты головёнку-то подними. Мамку видишь? Во-о-он она, в окошко смотрит!
Голову я подняла, но маму не увидела. А бабушка уже снова кричала:
- Танюша, молочко-то есть?
- Нет, мам, не пришло пока… - Отвечал откуда-то мамин голос. Я силилась понять откуда он идёт – и не понимала. Стало очень обидно.
- Где мама? – Я подёргала бабушку за руку.
- Высоко она, Лидуша. – Бабушка чмокнула меня в макушку. – Не тяни шейку, не увидишь. А на руки мне тебя взять тяжело.
- Зачем мы тут? - Я насупилась.
- Сестричку твою приехали проведать. – Бабушка улыбнулась, но как-то грустно, одними губами только.
- Это магазин? – Я внимательно ещё раз посмотрела на дом. Мне говорили, что сестричку мне купят в магазине. Странные люди: даже меня не позвали, чтобы я тоже выбрала…
- Можно и так сказать. – Бабушка крепко взяла меня за руку, снова подняла голову, и крикнула: - Танюш, я там тебе передачку уже отдала, молочка пей побольше. Поцелуй от нас Машеньку!
Так я поняла, что мою новую сестру зовут Маша. Это мне не понравилось. У меня уже была одна кукла Маша. А я хотела Джульетту…
Так в нашем доме появился маленький. Маша была беспокойной и всё время плакала. Играть мне с ней не разрешали.
А однажды мама собрала все мои вещи и игрушки в большую сумку, взяла меня за руку, и отвела к бабушке. Я любила гостить у бабушки. Там всегда было тихо, можно было сколько угодно смотреть цветной телевизор, а дедушка разрешал мне пускать в ванной мыльные пузыри.
Я возилась в комнате со своими игрушками, рассаживая кукол по углам, и слышала, как на кухне бабушка разговаривает с мамой.
- Не любишь ты её, Таня. – Вдруг тихо сказала бабушка. Она очень тихо сказала, а я почему-то, вот, услышала. Куклу Колю забыла посадить на диван, и подошла к двери.
- Мам, не говори глупостей! – Это уже моя мама бабушке отвечает. – Мне просто тяжело сразу с двумя. Машеньке только месяц, я устала как собака. А тут ещё Лидка под ногами путается… И ты сама обещала мне помогать!
- А зачем второго рожала? – Ещё тише спросила бабушка.
- Славик мальчика хотел! – Как-то отчаянно выкрикнула мама, и вдруг всхлипнула: - Ну, пускай она у тебя месячишко поживёт, а? Я хоть передохну. Её шмотки и игрушки я привезла. Вот деньги на неё.
Что-то зашуршало и звякнуло.
- Убери. – Снова очень тихо сказала бабушка. – Мы не бедствуем. Деду пенсию платят хорошую. Заказы дают. Прокормим, не бойся.
- Конфет ей не давайте. – Снова сказала мама, а я зажмурилась. Почему мне не давать конфет? Я же хорошо себя веду. Хорошим детям конфеты можно.
- Уходи, Таня. Кормление пропустишь. – Опять бабушка говорит. – Ты хоть позванивай иногда. Ребёнок скучать будет.
- Позвоню. - Мама сказала это, уже выходя с кухни, а я тихонько отбежала от двери, чтобы никто не понял, что я подслушиваю.
Мама зашла в комнату, поцеловала меня в щёку, и сказала:
- Не скучай, мы с папой в субботу к тебе придём.
Я кивнула, но почему-то не поверила…
Когда мама ушла, ко мне подошла бабушка, села на диван, и похлопала по нему, рядом с собой:
- Иди ко мне…
Я села рядом с бабушкой, и тихо спросила:
- А мне ведь можно конфеты?
Бабушка почему-то сморщилась вся, губами так пожевала, отвернулась, рукой по лицу провела быстро, и ответила:
- После обеда только. Ты что, всё слышала?
Я повернулась к бабушке спиной, и соседоточенно принялась надевать на куклу Колю клетчатые шортики. Бабушка вздохнула:
- Пойдём пирожков напечём. С капустой. Будешь мне помогать тесто месить?
Я тут же отложила Колю, и кинулась на кухню. Дома мама никогда не пекла пирожков. А мне нравилось трогать руками большой тёплый белый шар теста, и слушать как бабушка говорит: «Не нажимай на него так сильно. Тесто – оно же живое, оно дышит. Ему больно. Ты погладь его, помни чуть-чуть, поговори с ним. Тесто не любит спешки»
Весь вечер мы пекли с бабушкой пирожки, а дедушка сидел в комнате, и сочинял стихи. Он всегда сочиняет стихи про войну. У него целая тетрадка этих стихов. Про войну и про Псков. Псков – это дедушкин родной город, он мне рассказывал. Там есть река Великая, и дедушкина школа. Он иногда ездит туда, встречается с друзьями. Они все уже старенькие, друзья эти. И тоже приезжают в Псков. Наверное, там им дедушка читает свои стихи.
Когда уже стемнело, бабушка накрыла в комнате журнальный столик, принесла туда пирожки и розеточки с вареньем, а я, вымытая бабушкиными руками, чистая и разомлевшая, залезла с ногами в кресло, и смотрела «Спокойной ночи, малыши». О том, что я обиделась на маму я уже забыла. И сейчас вдруг начала скучать…
Я тихо пробралась на кухню, и села у окна. Видно было фонарь и деревья. И дорожку ещё. По которой должна была в субботу придти мама. Я слышала как бабушка меня зовёт и ищет, и почему-то молчала, и тёрлась носом о стекло.
Обнаружил меня дедушка. Он вошёл на кухню, скрипя протезом, включил свет, и вытащил меня из-под подоконника. Посадил на стул, и сказал:
- Мама придёт в субботу. Обязательно придёт. Ты мне веришь?
Я кивнула, но в носу всё равно щипало.
- Завтра будем пускать пузыри. – Дедушка погладил меня по голове, и поцеловал в макушку. – А ещё я расскажу тебе о том, как наш полк разбомбили под самым Берлином. Хочешь?
- Хочу…
- Тогда пойдём в кроватку. Ты ляжешь под одеялко, а я с тобой рядом посижу. Пойдём, пойдём…
И я пошла. И, засыпая на чистой-чистой простыне, пахнущей почему-то сиренью, я думала о маме и конфетах.
А мама в субботу так и не приехала…

Зазвонил телефон. Я посмотрела на определитель, и подняла трубку:
- Да, мам?
- Ты сегодня во сколько дома будешь?
Я посмотрела на часы, пожала плечами, словно это могли видеть на том конце трубки, и ответила:
- Не знаю. До шести я буду в офисе. Потом у меня подработка будет. Это часов до десяти. В одиннадцать заскочу домой, переоденусь, и в кафе. У меня сегодня ночная смена.
- Постарайся зайти в семь. Тут тебя дома сюрприз ждёт. Неприятный.
Мама всегда умела тактично разговаривать с людьми.
- Какой? Скажи лучше сразу.
- С ребёнком всё в порядке, он в садике. Володя приходил…
Я крепко закусила губу. Вовка ушёл от меня четыре месяца назад. Ушёл, не оставив даже записки. Где он жил – я не знала. Пыталась его искать, но он хорошо обрубил все концы… А я просто спросить хотела – почему?
- Что он сказал? Он вернулся? – Руки задрожали.
- Он исковое заявление принёс, и повестку в суд… На развод он подал.
- Почему?! – Другие вопросы в голову не лезли.
- По кочану. – Огрызнулась мама. – Твой муж, у него и спрашивай. От хороших баб мужья не уходят, я тебе уже говорила! А ты всё с подружками своими у подъезда торчала! Муж дома сидит, а она с девками трепется!
- Я с ребёнком гуляла… - Глаза защипало, но матери этого показать нельзя. – Я ж с коляской во дворе…
- Вот и сиди себе дальше с коляской! А мужику нужна баба, для которой муж важнее коляски! За что боролась – на то и напоролась.
- Да пошла ты! – Я не выдержала, и бросила трубку.
Значит, развод. Значит, всё. Значит, баба у Вовки теперь новая… За что, Господи, ну за что, а?
Снова зазвонил телефон. Я, не глядя на определитель, нажала на кнопку «Ответ», и рявкнула:
- Что тебе ещё надо?!
- Лидуш… - В трубке бабушкин голос. – Ты ко мне зайди после работки, ладно? Я уже всё знаю…
- Бабушка-а-а-а… - Я заревела в голос, не стесняясь, - Бабушка-а-а, за что он так?
- Не плачь, не надо… Всё в жизни бывает. Все проходит. У тебя ребёночек растёт. Ну, сама подумай: разве ж всё так плохо? Кому повезло больше: тебе или Володе? У Володи новая женщина, к ней привыкнуть нужно, пообтереться… А у тебя твоя кровиночка осталась. Каким его воспитаешь – таким и будет. И весь целиком только твой. Ты приходи ко мне вечерком. Приходи обязательно.
На подработку я в тот день так и не пошла. Провалялась у бабушки пластом. Иногда выла, иногда затихала. Бабушка не суетилась. Она деловито капала в рюмочку корвалол, одними губами считая капли, и сидела у моего изголовья, приговаривая:
- Попей, попей. Потом поспи. Утро вечера мудренее. Не ты первая, не ты последняя. Мать твоя дважды замужем была, тётка твоя тоже… А Володя… Что Володя? Знаешь, как люди говорят? «Первым куском не наелся – второй поперёк горла встанет». А даст Бог, всё у Вовы хорошо выйдет…
- Бабушка?! – Я рывком села на кровати, краем глаза увидев в зеркале своё опухшее красное лицо: - Ты ему, козлятине этой вонючей, ещё счастья желаешь?! Вот спасибо!
- Ляг, ляг.. – Бабушка положила руку на моё плечо. – Ляг, и послушай: не желай Володе зла, не надо. Видно, не судьба вам просто вместе жить. Бывает, Господь половинки путает… Сложится всё у Володи – хороший знак. И ты скоро найдёшь. Не злись только, нехорошо это.
Я с воем рухнула на подушку, и снова заревела…

***
Нервы на пределе. Плакать уже нет сил. Дышать больно. Воздух, пропитанный запахами лекарств, разъедает лёгкие, и от него першит в горле…
- Лида, судно принеси!
Слышу голос мамы, доносящийся из бабушкиной комнаты, бегу в туалет за судном, и несусь с ним к бабушке.
- Не надо, Лидуша… - Бабушка лежит лицом к стене. Через ситцевую ночнушку просвечивает позвоночник. Закусываю губу, и сильно зажимаю пальцами нос. Чтобы не всхлипнуть. – Не нужно судна. Прости меня…
- За что, бабуль? – Стараюсь говорить бодро, а сама радуюсь, что она моего лица не видит…
- За то, что работы тебе прибавила. Лежу тут бревном, а ты, бедная, маешься…
- Бабушка… - Я села возле кровати на корточки, и уткнулась носом в бабушкину спину. – Разве ж мне тяжело? Ты со мной сколько возилась, сколько пелёнок за мной перестирала? Теперь моя очередь.
- Так мне в радость было… - Тяжело ответила бабушка, и попросила: - Переверни меня, пожалуйста.
Кидаю на пол судно, оно падает с грохотом… С большой осторожностью начинаю перекладывать бабушку на другой бок. Ей больно. Мне тоже. Я уже реву, не сдерживаясь.
В комнату входит моя мама. От неё пахнет табаком и валерьянкой.
- Давай, помогу. А ты иди, покури, если хочешь.
Благодарно киваю маме, хватаю сигареты, и выбегаю на лестницу. У мусоропровода с пластмассовым ведром стоит Марья Николаевна, бабулина соседка и подружка.
- Ну, как она? – Марья Николаевна, ставит ведро на пол, и тяжело опирается на перила.
- Умирает… - Сигарета в пальцах ломается, достаю вторую. – Не могу я больше, Господи… Не могу! Уж лучше б я за неё так мучилась! За что ей это, Марья Николаевна?
- Ты, Лидок, как увидишь, что рядом уже всё – подолби в потолок шваброй. Говорят, так душа легче отходит, без мук…
Первая мысль – возмутиться. И за ней – тут же вторая:
- Спасибо… Подолблю. Не могу больше смотреть, не могу!
Слёзы капают на сигарету, и она шипит, а потом гаснет. Бросаю окурок в баночку из-под сайры, и снова иду к бабушке.
Бабушка лежит на кровати ко мне лицом, и молчит. Только смотрит так… Как лицо с иконы.
Падаю на колени, и прижимаюсь щекой к высохшей бабушкиной руке:
- Бабушка, не надо… Не надо, пожалуйста! Не делай этого! – Слёзы катятся градом, нос заложило.
- Тебе, Лидуша, квартира отойдёт. Дедушка так давно хотел. Не станет меня – сделай тут ремонтик, хорошо? Туалет мне уж больно хотелось отремонтировать, плиточку положить, светильничек красивый повесить…
- Не на-а-адо…
- Под кроватью коробочку найдёшь, в ней бинтик эластичный. Как умру – ты мне челюсть-то подвяжи. А то так и похоронят, с открытым ртом.
- Переста-а-ань!
- А в шкафу медальончик лежит. Мне на памятник. Я давно уж заказала. Уж проследи, чтобы его на памятник прикрепили…
- Ы-ы-ы-ы-ы-а-а-а-а-а…
- Иди домой, Лидок. Мама тут останется. А ты иди, отдохни. И так зелёная вся…
По стенке ползу к двери. В кармане звонит телефон. Беру трубку и молчу.
- Чо молчишь? – Вовкин голос. – Алло, говорю!
- Чего тебе? – Всхлипываю.
- Завтра двадцать восьмое, не забудь. Бутырский суд, два часа дня. Не опаздывай.
- Вовкаа-а-а-а… Бабушка умирает… Пожалуйста, перенеси дату развода, а? Я щас просто не могу…
- А я потом не могу. Не *би мне мозг, ладно? Это ж как ключи от машины, которую ты продал. Вроде, и есть они, а машины-то уже нет. Всё. Так что не цепляйся за этот штамп, пользы тебе от него?
- Не сейчас, Вов… Не могу.
- Можешь. Завтра в два дня.
Убираю трубку в карман, и сползаю вниз по стенке…

… «Не плачь, так получилось, что судьба нам не дала с тобой быть вместе, где раньше я была?» - Пела магнитола в машине таксиста, а я глотала слёзы.
Всё. Вот и избавились от ненужных ключей. Теперь у Вовки всё будет хорошо. А у меня – вряд ли…
«Только ты, хоть ты и был плохой… Мои мечты – в них до сих пор ты мой…»
- А можно попросить сменить кассету? Ваша Буланова сейчас не в тему. Я десять минут назад развелась с мужем.
Таксист понимающе кивнул, и включил радио.
«Милый друг, ушедший в вечное плаванье, свежий холмик меж других бугорков… Помолись обо мне в райской гавани, чтобы не было больше других маяков…»
- Остановите машину. Пожалуйста.
Я расплатилась с таксистом, и побрела по улице пешком. Полезла за сигаретами – оказалось, их нет. То ли потеряла, то ли забыла как пачку пустую выкинула. Захожу в магазинчик у дороги.
- Пачку «Явы золотой» и зажигалку.
Взгляд пробегает по витрине, и я спрашиваю:
- А конфеты вон те у вас вкусные?
- Какие?
- А во-о-он те.
- У нас всё вкусное, берите.
- Дайте мне полкило.
Выхожу на улицу, и тут же разворачиваю фантик. Жадно ем шоколад. С каким-то остервенением. И снова иду вперёд.
Вот и бабушкин дом. Поднимаюсь на лифте на четвёртый этаж, звоню в дверь.
Открывает мама. Не давая ей ничего сказать – протягиваю через порог ладонь, на которой лежит конфета:
- Я хочу, чтобы бабушка её съела. Пусть она её съест. Знаешь, я вспомнила, как ты мне в детстве запрещала есть конфеты, а бабушка мне всё равно их давала… Я тоже хочу дать бабушке конфету.
Мама молчит, и смотрит на меня. Глаза у неё красные, опухшие.
- Что?! – Я ору, сама того не замечая, и конфета дрожит на ладони. – Что ты на меня так смотришь?! Я принесла бабушке конфету!
- Она умерла… - Мама сказала это бесцветным голосом, и села на пороге двери. Прямо на пол. – Десять минут назад. Сейчас машина приедет…
Наступаю на мать ногой, и влетаю в комнату. Бабушку уже накрыли простынёй. Откидываю её, и начинаю засовывать в мёртвую бабушкину руку конфету.
- Возьми, возьми, ну пожалуйства! Я же никогда не приносила тебе конфет! Я не могла опоздать! Я… Я с Вовкой в суде была, ба! Я оттуда на такси ехала! Я только в магазин зашла… Ну, возьми, ручкой возьми, бабушка!!!
Шоколад тонким червяком вылез из-под обёртки, и испачкал чистую-чистую простыню, которая почему-то пахла сиренью…

***
Я не люблю конфеты.
Шоколад люблю, торты люблю, пирожные тоже, особенно корзиночки.
А конфеты не ем никогда.
Мне дарят их коробками, я принимаю подарки, улыбаясь, и горячо благодаря, а потом убираю коробку в шкаф. Чтобы поставить её гостям, к чаю…
И никто из них никогда не спросил меня, почему я не ем конфеты.
Никто.
И никогда.